Влад пытался поймать отсутствующий сигнал, заглядывал в выбитые окна и производил неприлично много шума. Яру было неловко за него перед всеми этими замолчавшими навсегда домами, перед лесом, обнимавшим деревню тишиной. Из четырех кое-как сохранившихся домов, один, притулившийся к деревне с краю, вызывал у Яра большее доверие. Сползшая кровля, замшелые бока, косое крыльцо, но сам дом крепкий, бревна в нем не разбегаются, печь цела – все можно починить-подлатать. Для того, чтобы начать, большего и не нужно.

Влад помог перетащить в дом коробки из машины, сделать замеры. Во дворе подготовили площадку для костра, разожгли огонь. Туман выплывал из озера неподалеку, обползал деревья, обступал незваных ночлежников. Яр такое любил, в детстве очаровался тайной молочного пара; чем гуще, тем лучше, чтобы в него, – мамины слова – как в сметану, бо́язнь обмакнуть и пальцы облизать. Незаметно смерклось. В доме оставаться не решились, поужинав, разбили палатку и заночевали на улице. В незнакомом месте спалось тонко, на грани яви. Яр проснулся перед рассветом. Перекрикивались птицы, трепетали листья осин и берез, чуть дымили остатки костра над сединой золы. Яр вылез из палатки, с хрустом потянулся, и поежился от влажного холода. Накинул капюшон, проверил швейцарский нож в кармане, зажигалку и пошел прогуляться. Штаны и кроссовки отсыревали от росы, темнели. Яр смотрел по сторонам, прислушивался. Спокойно все вокруг, ветер – не ветер, а дыхание, в траве что-то шуршит, птицы поют, цикады скворчат – все делом занято, жизнью. И нет ей дела ни до чего кроме себя. Кукушка куковала гулко, ухабисто.

– Кукушка-кукушка, сколько мне лет осталось? —Яр запрокинул голову, взглядом блуждая по лохматым макушкам деревьев. – Раз, два, три…

На сорока звук захлебнулся, а когда продолжился, Яр отвлекся и сбился со счета.

– Жить тебе еще долго, жить и жить еще, пока не умрешь – вот, что говорит кукушка, когда человек считать ленится.

Яр подскочил от неожиданности. Из-за валуна вышел старик в ватнике. На голове кепка, борода седая торчком, набок, глаз из-под козырька и бровей не видать.

– Ты, значит, теперь тут хозяин? – неприветливо спросил дед.

– Доброе утро! Формально, да. Не мала деревня, не подеремся. Меня Яром зовут. Вы, наверное, Микой?

– Наверное, Микой.

– Я вон в том доме планирую осесть. Соседями будем. Вы, если что, заходите.

– Если что, заходите, – старческое бухтение эхом повторилось. Микой повернулся спиной к Яру и пошел прочь, что-то бормоча.

Кукушка смолкла. Яр смотрел на вперевалку ковылявшего старика, за которым по тропинке семенила бесхвостая кошка.

Волшебство утра пропало. Яр пошел будить Влада, навис над палаткой, гаркнул:

– Подъем, оборотень! Солнце встало, пора по ко́ням.

Опухший, залежанный Влад выполз из палатки.

– Доброе.

– Я тут наткнулся на соседа, мне не показалось, что он был рад встрече.

– Он мирный старик, просто одичал здесь. Сколько времени?

– Самое то, чтобы позавтракать и отчалить.

Поели, поскребли складными вилками банки из-под тушенки. Яр собрал мусор, залил вчерашнее кострище и перепроверил коробки, поселившиеся в доме. Поставил навесной замок и закрыл дверь.

– Влад, а ты не в курсе, кто здесь жил?

– Нет. Можешь у Микоя спросить, он, наверное, знает.

– Спасибо, мне не настолько любопытно. Я просто смотрю, что дом самый приличный, а на двери и замка никогда не было.

Влад только плечами пожал, ничего не ответил.

Всю дорогу обратно Влад проспал, не мешал внутренним монологам. Яр спешил в город, с которым нужно было проститься. Или дать ему последний шанс исправиться, помириться, позволить себя остановить. Так самоубийцы суют пальцы в рот, когда таблетки уже приняты – вдруг обойдется, авось спасет, поможет. Помогает не всегда.