Дальше время тянулось, как противная ириска, которая всегда застревала у Вадика в зубах.

Вечером в гости зашла мамина лучшая подруга тётя Марина. Вручив мальчику огромную коробку с конструктором пиратского корабля, она отправилась с мамой на кухню.

Вадик как раз закончил собирать мачту и киль, когда входная дверь неожиданно хлопнула снова. Он с любопытством выскочил в коридор. На пороге в присыпанном снегом пальто стоял мужчина с огромным букетом цветов. Большая чёрная сумка лежала рядом.

– Папа! – Вадик бросился обнимать отца.

Появившаяся в проходе тётя Марина моментально оценила обстановку, заулыбалась и схватила с вешалки свой пуховик.

– Та-а-ань! Ну я этсамое… Пошла, короче! Счастливого Нового года вам всем тут!

Дверь снова закрылась.

– Марина, стой! Куда? – мама выскочила в коридор и застыла с кухонным полотенцем в руках.

–Тань, я такой дурак. Прости, а? Не нужны нам никакие разводы. Давай сейчас сядем и поговорим.

Папа снял пальто, обнял маму и вручил ей цветы.

– Ну, заходи, раз пришёл, – мама изо всех сил старалась не улыбаться.

– Сейчас… У меня тут ещё кое-что есть, – он присел на корточки и стал открывать молнию на сумке. – Встретил тут Деда Мороза по пути, «передай Вадику» говорит. Ну я спрятал его, пока дошёл от парковки. Побоялся, что замёрзнет, бедолага.

Раздалось негромкое чириканье, и из черной оболочки вдруг появилась клетка с волнистым попугайчиком. Вадик обнял её, как самое большое сокровище.

– Значит, письмо всё-таки дошло! – улыбался родителям теперь уже совсем настоящий пират.

Утром тридцать первого декабря Степан Михалыч брел вдоль заснеженной и укатанной дороги прочь из городка, где прожил 60 лет. Постепенно панельки с одной стороны от него сменились уныло-белым пустырем, а с другой – невысоким холмом над речкой, на вершине которого чёрт знает когда и бог весть зачем кто-то поставил одинокую скамейку.

Кое-как взобравшись на холм и расчистив лавку от снега, дед Степан сел, глубоко вздохнул и полез за пазуху. Дешевый коньяк обжёг горло. Закуски не было, поэтому, по древней традиции предков, старик нюхнул засаленный рукав пуховика и, удовлетворенно крякнув, вперил взгляд вдаль. С холма открывался живописный вид на соседнюю деревеньку, где дед Степан провёл босоногое детство в стране, которой уже давно не было.

Возвращаться в пустую городскую квартиру совсем не хотелось. Жена Степана Михайловича, Марфа Сергеевна, умерла несколько лет назад, сосед Иваныч – двумя неделями ранее от инсульта, а отношения с сыном, живущим в другом большом и красивом городе, давно не складывались. Идти праздновать старику было некуда, да и незачем.

Через полчаса коньяк был допит. Разморенный алкоголем дед Степан поджал ноги, улегся на скамейке, подложив руку под голову, и задремал.

«Гав!» – послышалось сквозь марево сна. «Гав-гав!» – звук становился отчётливее и быстро приближался. Степан Михалыч открыл глаза и попытался рывком сесть, когда огромный алабай резко положил ему на плечи передние лапы и принялся вылизывать лицо горячим шершавым языком.

– Уйди, шельма! – отбивался старик.

– Жужа, стой! Фу!

Наверх к скамейке бежала девушка лет шестнадцати в смешном голубом пуховике, меховых наушниках и варежках с поводком в руках.

– Нашел всё-таки, стервец! – тихо улыбнулась она псу, фиксируя карабин на ошейнике и оттаскивая животное назад. – Вы извините за собаку.

– Да ничего-ничего, – отозвался Степан Михалыч, вытирая лицо рукавом. – А как ты сейчас пса-то назвала?

– Жужа.

– Надо же, как совпало. И у меня такой Жужа был когда-то.

– Так может, это тот же самый, – хихикнула девушка. – Вы приглядитесь.