– Потому что он хочет то, чего не может получить. Элинор чувствует, как ее губы дрожат.

– И что же это?

– Ты.

Когда я возвращаюсь домой из бара, Оскар работает у себя. Тихонько закрывая входную дверь, я замечаю свет лампы в его кабинете дальше по коридору. Он веб-дизайнер на фрилансе, может сам устанавливать график и в последние несколько месяцев работает допоздна. Сейчас только начало одиннадцатого, и я не хочу ложиться одна. Буду лежать без сна, отсчитывая часы до годовщины, и задыхаться от воспоминаний, как похищали Оливию, пока я бесполезно топталась рядом. Я ставлю на пол сумку, сбрасываю босоножки, босиком направляюсь к приоткрытой двери кабинета Оскара и заглядываю внутрь, гадая, когда он закончит. Он сидит за столом в наушниках, спиной ко мне, и что-то печатает на ноутбуке, время от времени бросая взгляд на толстую папку с заметками.

Я толкаю дверь, но Оскар не слышит. Смахнув с лица печальное выражение, как пыль с книжной полки, я нацепляю улыбку, подхожу сзади и склоняюсь за плечом, игриво прикрывая ему глаза руками. Оскар взвизгивает как собака, которой дали пинка, и вскакивает со стула. Я отскакиваю назад, пораженная вспышкой гнева. Оскар оборачивается, вскинув руки, готовый отразить нападение. Я зажимаю рот рукой, чтобы подавить смешок.

Страх в его глазах исчезает.

– Господи, Кейт, – выдыхает он, снимая наушники.

– Прости, – сдавленно говорю я из-под руки. – Не хотела тебя пугать. Опять работаешь допоздна.

Подхожу к ноутбуку – поинтересоваться новым проектом, в который Оскар вкладывается по полной. Но он хватает меня за запястья и притягивает к себе:

– Раз ты вернулась, я могу прерваться.

Я улыбаюсь, радуясь, что не придется уговаривать его лечь в постель.

– Как ты? Как себя чувствуешь?

Он спрашивает искренне, и это пугает. В отличие от большинства, Оскар не ждет в ответ дежурного и неискреннего «хорошо». Он правда хочет знать. Но сегодня вечером у меня нет сил говорить правду. Я не могу признаться, что чувствую ярость и вину, что одиночество, такое густое и черное, затмевает всё остальное. Что в это время года я испытываю необъяснимую сильную ярость ко всем, у кого есть сестры. Поэтому выбираю другой, более приемлемый вариант ответа:

– Я очень-очень скучаю по ней.

Оскар кивает, прижимая меня к себе. Я утыкаюсь головой в изгиб его плеча и медленно вдыхаю запах шампуня и одеколона, цитрусов и древесины, кофе и чернил. Я погружаюсь в них и тону. Ладони Оскара обхватывают мою спину, и их тяжесть успокаивает, он прижимает меня к груди. Его мощные сильные руки обнимают меня, я ощущаю их тепло и твердость и чувствую себя в безопасности.

А потом в сознании, как вспышка молнии, возникает лицо Оливии. Ее широко раскрытые, полные ужаса глаза в жутком серебристо-голубом свете той ночи. Ее палец прижат к губам, предупреждая: молчи. Ужас зарождается в подушечках пальцев ног и распространяется по телу, как огонь, пожирающий всё на пути.

– Кейт, да ты вся дрожишь. – Оскар пытается отстраниться, чтобы заглянуть мне в лицо, но я только крепче прижимаюсь к нему. Цитрусы и древесина. Безопасность и сильные руки. Тепло и твердость. Этого мало. Я всё еще вижу ее лицо. И человека в маске с длинным носом и нахмуренными бровями. И нож в его руке, приставленный к горлу сестры.

Одиночество грозит снова захлестнуть, накатывая огромной волной. Я убегаю от него. Я страстно целую Оскара, запускаю руки ему под футболку и провожу вверх-вниз по спине, царапая ногтями кожу. Оскар чувственно стонет, уткнувшись губами в мой рот.

– Я хочу тебя, – говорю я ему. Потому что секс – это то место, куда не дотянутся мрачные проблески той ночи, когда пропала Оливия. Оскар поднимает меня словно пушинку.