– Земля сырая.

Белтайн только зарождался, еще не развернувшись в своем сияющем великолепии, еще не прогнав холода, и дожди в этой части Дану шли всё ещё обильные. Ветер с Восточного океана приносил наливные, будто брюхатые бурей облака, и два цикла луны держалась непогода. Это было особенно неприятно в темную часть месяца, когда луны почти не было: ночью приходилось зажигать огонь, чтобы передвигаться. И даже с ним было слишком темно. Поэтому обе охотницы понимали, что пробираться по лесу в темное время суток было плохой затеей. И даже если Арда была сильно против, оставалось только расстелить подстилки, развести костер из нескольких на удивление сухих веток и освежевать все-таки пойманного зайца. Запеченный на вертеле, он показался обеим охотницам герцогским пиром.

Арда краем глаза следила за фейри, которого Фэй усадила к дереву и обвязала веревкой. Фэй молчала. Как и всегда, когда Арда перегибала с заботой. Она умела предсказать реакцию напарницы, но не умела вовремя остановиться. Сама Арда быстро отходила от ссор и споров, могла вспылить и забыть через секунду, ужасно оскорбиться чужим замечанием, а мгновение спустя уже пить эль с обидчиком. А Фэй предпочитала избегать конфликтов, особенно с Ардой. Ведь если до них доходило, напарница прощала долго, нехотя, со скрипом. Один из охотников однажды сказал: «Легче умереть, чем дождаться от Фэй прощения, если накосячил». Наблюдение его оказалось правдиво.

Прежде, чем улечься вблизи костра, Арда протянула фейри флягу с водой. Больше, чтобы задобрить Фэй, чем по собственному желанию. Она ждала от напарницы реакции, но получила ее не от Фэй. Это был первый раз, когда фейри взглянул прямо на нее. Быстро, она даже не успела понять, что это был за взгляд. Выражение его лица не изменилось, словно даже посмотрев в упор, он ее не увидел. И воду брать не стал – отвел взгляд, словно не понимал, чего от него хотят.

В ночь перед днем они вошли в молчании.

полнолуние

Ночь принесла морок.

Арде было не привыкать спать на жёсткой, сырой земле под треск дотлевающего костра и нервную возню Фэй. Но такой паршивой ночёвки у неё не было давно. Сперва чудилось, что фейри, которого они надёжно привязали к стволу, чудом освободился от пут и норовил подобраться ближе – она несколько раз вскакивала со своей подстилки, только чтобы обнаружить пленника там, где они его и оставили.

Затем Арде всё же удалось улечься. Но вместо сбежавшего иного ей начал мерещиться большой, просторный зал, сложенный из незнакомых материалов. Высокие колонны уходили вверх, насколько хватало глаз, и больше походили на живые деревья, чем на творение человеческих рук. С некоторых из них падали листья и кровавые ягоды. Арда пыталась рассмотреть потолок, но тот скрывался в густых и плотных серых облаках. Луны, чтобы осветить путь, не было. По полу, поднимаясь к ногам, полз белый туман, и все виделось через полупрозрачную дымку, будто Арда смотрела на мир, еще не пробудившись ото сна. Сам зал казался то необыкновенно пустым, то наполненным до предела. От него исходило ощущение ночного леса, жизнь в котором невозможно рассмотреть в темноте. Арда чувствовала на себе взгляд тысячи глаз, хотя ни одной живой души не встретилось ей в этом зале. Эта наполненная, густая пустота пугала ее. Пробуждала тот страх, который она уже и не помнила: так она боялась только в глубоком детстве, когда кто-то из детей в приюте пугал ее страшилками про злых келпи3 в колодце. По затылку расходились мурашки.

Она ступала вглубь зала, не понимая, зачем и куда идет. Что-то за туманом звало ее. И когда из вязкой тишины донеслась музыка, Арда вскрикнула. Тихая, мелодичная, напевная, как гармоничный хор высоких голосов, дополненных тонким звоном колокольчиков. Было невозможно определить, откуда взялась эта музыка и куда пропадала. Она, казалось, путалась в плотных серых облаках, и зал полнился и полнился тихим звоном с мелодичными переливами, будто песнями сказочных птиц. Среди всего этого Арда смогла различить лишь один голос. Голос, обращавшийся напрямую к ней.