– Вы видели и второго, – сказал Захоловский. – Из живущих у меня.

– Кого? – осведомился Евтеев.

– Михаила «Косматого».

– А-ааа, – протянул Евтеев. – Уголовник в автобусе. Разъедаемый преступными замыслами, но помельче, чем терроризм – динамит под дом не заложит, а белье с веревки сопрет. И будет трепаться, бахвалиться, на малину я возвращаюсь с наваром, дайте мне дополнительную порцию почитания…

– «Косматый» не трезвонит, – сухо сказал Захоловский. – Подобное замечено за тобой. А ты дочь Саюшкина?

– Отцом я не избалована, – промолвила Марина. – Деньги на посещение салуна он нахожил, а на нарядную одежду для дочери не выкраивал. Как куколка, я не одевалась. Летом в застиранном платье, зимой вот в этом… в городском клубе меня бы завернули с порога обратно, но отсюда не гонят. Не кричат: «ступай-ка ты домой!», посколько знают, что у меня с домом.

– Отец при взрыве не погиб? – спросил Захоловский.

– Тогда бы я пришла к вам вся зареванная, убитая горем, ведь потеря отца расстраивает… бьет по мозгам. Если бы взрыв меня и не зацепил, я бы рухнула без сил около дома, и этот мужчина меня бы не обнаружил, и я бы скончалась вслед за отцом… когда рвануло, мы с ним у нашего забора болтали. Отец пояснял мне смысл пословицы, в которой говорится, что Будде подобен лишь тот, кто ни о чем не ведает. Не дослушав, я стала выспрашивать отца о его странствиях по странам Востока. Рассказывать о них он не любил.

– Саюшкин ездил в Индию? – поразился Захоловский. – Меня и самого помотало по свету, но он… и в Индию…

– Чего вы заладили про Индию? – спросил Евтеев. – Узбекистан, Таджикистан, Киргизия – чем вам не страны Востока? Туда-то он мог заезжать?

– Ну и сказал бы, что работал в Киргизии, – промолвил Захоловский. – Поля по комсомольской путевке орошал. А то страны Востока, мистицизм и таинственность…

ВНУШИТЕЛЬНЫЙ, пыщущий основательностью дом фермера Каткова. Наряду с самим фермером и его сыном Борисом употреблением выставленной на обеденный стол простой пищи занимаются и двое работающих на Каткова людей южной народности.

Не без чрезмерной жадности наполняя нутро, Рашид с Махмудом постепенно выводят из себя страдающего отсутствием аппетита фермера; Борис, подобно отцу, к еде почти не притрагивается, но в лютое раздражение пока не впадает.

– Круто вы рубаете, – процедил фермер. – На дармовщину-то ох, как идет! Работники вы удалые, и в другие месяцы вы свой хлеб отрабатываете, но в зимние занятость у вас хромает. Работы на ферме немного. Чего вы не уезжаете к себе? Повидались бы с родными, погрелись под солнцем… под вашим.

– А у вас не тот солнце? – спросил Рашид. – Какой-то особый?

– У вас оно жарче, – ответил фермер.

– Не точно говоришь, – сказал Рашид. – У нас солнце такой же – другой солнце нет.

– Ты тут не борзей, – промолвил Борис. – Не астроном. Он бы просветил тебя насчет космоса, в котором столько всего есть, что тебе и…

– Ладно! – сказал фермер. – Нет и нет. Одно общее солнце, и под ним человечество, дружба народов… так, чего вы не едете в ваш аул?

– Хотим ехать, – сказал Махмуд.

– Ну, и в чем помеха? – спросил фермер. – Поезда не ходят?

– И они ходят, – ответил Махмуд, – и самолет летит, но билет дорого стоить, а ты нам мало платить.

– Зато я вас много кормить, – проворчал фермер. – За зиму вы у меня разжиреете.

– Пища не тот, – отмахнулся Рашид.

– Мы сами себе готовить, – сказал Махмуд. – Пока твой жена не пропал, она нам вкусно варил и делал румяный булочка. Мы кушали ее с молоко… но твой жена ушел. А перед тем мычал, как корова.

– Она очень уставал, – сказал Рашид. – Наш женщины и то отдыхать побольше, однако ты муж – ты командир. У нас муж главный: как наш жена не мучай, уйти она не посмеет. Если денег нам дашь, мы слетать к себе и привезти тебе настоящий жена.