Нарушать. Она совершила невозможное с точки зрения темпоральной физики. И вероятно, вызвала диссонанс в континууме. Понятно теперь, почему мистер Дануорти забросал Чизвика вопросами и так наседал на Ти-Джея Льюиса. Нарушение… м-да.

Одно дело брошь, другое – живая кошка. Хотя и брошь сеть не пропустит. Доказано Дарби и Джентиллой еще во времена первых перебросок. Они строили свою сеть как пиратский корабль в надежде поохотиться за сокровищами прошлого и перепробовали все, от Моны Лизы до гробницы Тутанхамона, а потом, когда надежды рухнули, снизошли и до более мелкой добычи вроде денег. Сеть все равно ничего не пропускала, кроме микроскопических частиц. Если захочешь вынести из прошлого хотя бы полупенсовик или рыбную вилку, сеть попросту не откроется. Она задержит и микроб, и радиацию, и шальную пулю – за что Дарби, Джентилла и остальное человечество должны сказать спасибо, но почему-то не спешат.

Спонсировавшие эту парочку международные корпорации утратили интерес к путешествиям во времени и отдали их на откуп ученым. Те разработали теорию сдвигов и Закон сохранения истории, объяснявшие парадокс, а на практике все просто зарубили себе на носу: сеть ничего вынести из прошлого не дает. Так было до сих пор.

– То есть сеть взяла и открылась, выпустив вас с кошкой? – уточнил я. – И во время переброски ничего необычного не происходило, никаких зависаний или толчков?

Верити покачала головой:

– Нет, самое обычное перемещение.

– С кошкой тоже все в порядке?

– Она проспала весь процесс. Заснула у меня на руках и не проснулась даже у мистера Дануорти в кабинете. Наверное, так на них путешествия во времени действуют. Вырубает сразу.

– И вы пошли к мистеру Дануорти?

– Разумеется, – опять оскорбилась Верити. – Отнесла ему кошку, как только поняла, что натворила.

– И он решил отправить ее обратно?

– Финч под моим давлением сообщил, что сейчас они проверят все переброски в викторианскую эпоху, и, если чрезмерных сдвигов не обнаружится, значит, кошку успели вернуть до того, как ее исчезновение наделало бед, и они в самом деле отправят ее обратно.

Но ведь чрезмерные сдвиги-то есть. Я вспомнил, как мистер Дануорти расспрашивал Каррадерса про Ковентри.

– Как тогда расценивать ковентрийскую неразбериху?

– Если верить Финчу, с кошкой это, видимо, не связано, просто в Ковентри свой очаг исторического напряжения. Из-за «Ультры». Больше нигде крупных сдвигов не обнаружено, только там. На викторианских перебросках – ни одного. – Она посмотрела на меня. – У вас какой был сдвиг?

– Никакого, – признал я. – Тютелька в тютельку.

– Отлично. – Ее лицо прояснилось. – У меня во время возвращения тоже всего пять минут. Финч говорит, что увеличение сдвигов – как раз первый признак диссонанса…

– О, я обожаю погосты, – донесся до нас голос Тосси, и я отскочил от Верити, словно застигнутый врасплох викторианский ухажер. Верити же, не поведя бровью, открыла кружевной зонтик и грациозно поднялась со скамьи.

– Они такие простые, славные. – Тосси выплыла на дорожку, рея всеми своими флагами. – Никакого сравнения с отвратительными современными кладбищами. – Она остановилась полюбоваться почти завалившимся надгробием. – Бейн говорит, что погосты – это негигиенично, поскольку они загрязняют подземные воды, но, по-моему, тут все так первозданно. Как в стихах. Да, мистер Сент-Трейвис?

– «Ах, может быть, под сей могилою таится прах сердца нежного, умевшего любить, – с готовностью процитировал Теренс. – И гробожитель-червь в сухой главе гнездится…»

Строка про червя подтверждала скорее правоту Бейна, однако ни Теренса, ни Тосси это не смутило – особенно Теренса, декламировавшего упоенно: «Как часто редкий перл, волнами сокровенный, в бездонной пропасти сияет красотой; как часто лилия цветет уединенно, в пустынном воздухе теряя запах свой»