Понятно. У него там дача – говорят, возмутительно огромная. Бывает, он там проводит почти всю зиму.

– У меня работы будет много – материал почти весь собран… Короче, у тебя какие на лето планы? Не хочешь со мной туда? Хотя бы на месяц? Один раз, правда, отправлю тебя в Москву отвезти кое-что. И – ничего другого, скорей всего! Правда, вода в доме только холодная. И Анна Семёновна к сыну собирается ехать – надолго…

Анна Семёновна – женщина из посёлка; она, кажется, сторожит ему эту дачу, а когда он там живёт, – состоит чем-то вроде домработницы. И вот, она, значит, уедет, а я, значит…

– А что я буду там делать? – резко вопрошаю я.

– Да ничего почти… Загорать! Вон, вся худая-бледная, глядеть тошно, —

произносит он привычно-ворчливой скороговоркой.

– Терпеть не могу мыть посуду, – заявляю я довольно-таки нагло. – Тем более холодной водой.

– Ну, будем мыть по очереди, – слегка растерянно отвечает он. И почти умоляюще добавляет: – А готовлю я в основном сам!

– Это, действительно, правда. Готовить он умеет сам, весьма быстро и виртуозно.

– Может, кстати, и Екатерина Адриановна соизволит нас посетить, – с деланной небрежностью сообщает он, будучи уверенным, что уж это меня добьёт окончательно.

– Я считаю нужным ещё поломаться: – Надо будет подумать!

– Конечно, подумай, – величественно соглашается он.

Аудиенция окончена. У него нет ни малейших сомнений, что я не откажусь. И, черт бы его подрал, оказывается прав! К моему удивлению, даже Карманников высказывается в том смысле, что с паршивой овцы – хоть шерсти клок, а уж после энергичных распоряжений Маргариты я покорно принимаюсь за сборы.

Денёк не ахти – слишком много облаков и ветра, и народу на пляже негусто. Я, однако, валяюсь тут с утра, изучая закупленную для Сергеева прессу, – он приступит к ней вечером. Он велит покупать тут всё подряд, даже толстые журналы – они хоть и выписаны в Москве, но когда теперь попадут ему в руки! А читать их и впрямь можно от корки до корки – пошла лавина такого, что я начинаю даваться диву по-настоящему…

Газеты и тонкие журналы приходится обкладывать камешками, чтобы не улетели… Так вот, надо сказать, – Сергеева уже пару-другую раз резко зацепили; на моей памяти такого ещё не было! Но самое интересное – в другом месте его фамилия в, наоборот, весьма положительном контексте, стоит в одном ряду с такими птицами, которым раньше он считался не товарищ. Да, видать перестройка в СП набирает обороты, – потому и пошли такие игры, не разбери-поймёшь со стороны. А что сам Сергеев – тоже неясно. Видит, что в отношении к нему намечается такой неожиданный крен, или не обратил пока должного внимания? Или – обратил, и даже принимает этот новый расклад? Судя по некоторым мелочам, – верно последнее. Странно всё это… Хотя, разве менее странно, что я вдруг стала придавать этому значение? Ну какая, в конце концов, разница? Разве не останется Сергеев Сергеевым при любых раскладах? Так что все эти мои домыслы – исключительно от здешнего безделья…

Я поднимаю глаза от «Литературки», и – о, что я вижу! Навстречу бредёт, болтая в руках босоножками, ступая босыми узкими аристократическими ступнями по серым коктебельским камешкам, – Катерина-свет-Адриановна, в штанах-бананах цвета морской волны и обманчиво-простенькой белой маечке-футболочке, натянутой прямо на голое тело – что ж, это она может себе позволить… (С нею – два каких-то хмыря, совершенно в её тени стушевавшихся.) Упоминание о лучшем произведении тривиально, но без него не обойтись: Катька – действительно самое лучшее произведение знаменитого прозаика Адриана Сергеева. Даже чисто визуально – просто ведь непостижимо, как от такого мрачно-заросшего, мешковатого, прокуренного, – как от этого, выразился бы Карманников, козла, могло произойти столь ангелоподобное, юное, прекрасное?