– А они что, друзья Адриан Сергеича? – решаюсь я задать дурацкий вопрос.

– Друзья? Да так, знакомы, – рассеянно отвечает Катька, повязывая фартук. – Они тут случайно утром столкнулись, когда Сергеев меня на остановке дожидался; ну, он и позвал… Так, кролик уже разморозился, включай духовку!

А, наведение мостов, значит.

Катька порхает по кухне ловко и уверенно – залюбуешься, хотя здесь нет ни привычных миксеров, ни прочих умных заграничных машинок, как у неё дома. Смотреть на такое виртуозное хозяйничанье всегда приятно; вот у меня, как ни старайся, со стороны всё выглядит словно из-под палки.

– А тебе ещё Славик случайно не написал? – спрашивает она.

Когда я нахожусь в катькином поле зрения, то все её мысли обо мне (а только в этом случае они и способны возникнуть) написаны у неё на лице: «Марфенька, ей-богу, девчушка славная – только чересчур наивна в этой своей серьёзности – но это даже трогательно – с каким бы хорошим мальчиком её познакомить?»

– Какой Славик?

– Ну, Душан Славик, забыла? А он-то тебя запомнил! Всё ходил вокруг да около, а потом, уезжая уже, спрашивает: а удобно будет, если я ей напишу? Я говорю: ну, разумеется!..

А, ну конечно, помню. С месяц назад, в Переделкине – Сергеев меня туда вызвал забрать какие-то бумаги, а сам не успел их подготовить и попросил остаться до утра, чтобы мне не приезжать за ними снова, а отвезти завтра пораньше в редакцию; уже опускались сумерки, стояло безветрие, сосны замерли, и у меня на нижней террасе проклюнулась строчка, – как тут тишину разрушило такси, подкатившее к воротам. Катька привезла с собой милейшего юношу, про которых у нас в школе говорили: «не мальчик, а одуванчик». «О, как хорошо, что вы здесь!» – воскликнула Катька и тут же сплавила мне этого одуванчика, объяснив, что он студент-русист и интересуется поэтом, а посему пускай-ка я отведу его на кладбище, пока совсем не стемнело. «А то ведь он уже в среду возвращается в Чехословакию, правда, Душан? Мы заехали буквально на час, у меня тут дело…»

И она убежала на соседнюю улицу, к своим подружкам, внучкам одного драматурга, а я, проклиная всё на свете (ненавижу ходить туда с кем-то, тем более – в роли экскурсовода), накинула ветровку и не очень-то любезно бросила: «Пошли!.»

– А чего ему надо-то? – грубовато осведомляюсь я.

– Как чего? – театрально возмущается Катька. – Понравилась ты ему!

Салат попробуй. Соли хватит? Точно? Душанчик – прелесть! Спрашивает: Марфа – это, должно быть, не русское имя? Я его тут ни разу не слышал… Сначала всё порывался тебе позвонить и пригласить куда-нибудь. Я, естественно, интересуюсь: куда же?.. Ну, там, погулять, мол, а потом, иожет, кофе… Где? Ну, я, мол, в Москве никаких мест не знаю, ну, в крайнем случае, ко мне в «Космос» – там столько баров… Комедия! Пришлось ему объяснять, какие девушки ходят в эти бары. Он так удивился и расстроился – это надо было видеть!.. Ну, я и нашла ему твой адрес в утешение.

Да уж, таких дураков нельзя пускать в Советский Союз без сопровождающих!..

Катька, не переставая быстро чистить, резать и тереть на тёрке, весело щебечет о том, из какой дремучей профессорской семьи происходит наш мальчик-одуванчик: когда они с отцом были у них в Праге, её поражали все трое братьев Славиков (там ещё близнецы-гимназисты, тоже шёлковые). Могу я себе представить – они не только вскакивают по стойке смирно, когда взрослые входят в комнату, но даже не имеют права первыми заводить разговор за столом!..

Я вспоминаю, как он всю дорогу еле поспевал за мной, несмотря на свою длинноногость и даже долговязость… На могиле, как назло, сидели два каких-то хмыря со своими девицами, точнее, девицы восседали на скамье, а хмыри стояли у памятника, поочерёдно завывая хрестоматийные строки, да ещё вдобавок иногда их и перевирая. Мне стало совсем тошно, но на моего спутника всё это, кажется, произвело неизгладимое впечатление…