Это уже моя импровизация.

– Ну вас, дайте послушать, – отмахивается Вера.

Но послушать уже ничего не удаётся: объявлен перерыв. С грохотом отодвигаются стулья; кто идёт курить, а кто – к Карманникову, хлопать по плечам и поздравлять.

– А что такое – именинник, что ли?

Оказывается, вчера по ящику в популярной воскресной передаче знаменитый ведущий прочёл свою пародию на витькино четверостишие, в которой заодно ухитрился высмеять его фамилию, – пока меня тут не было, народ успел всё это горячо обсудить.

Карманников среди нас самый способный и удачливый – у него опубликовано несколько серьёзных подборок, и книжка наконец в плане одного нехилого издательства, и критика его уже упоминает в разных обоймах, правда, не забывая отметить, что он пока является «поэтом одного стихотворения». Что ж, одного так одного – если оно и впрямь стоящее. Каждому бы такое, где банальнейший сюжет был бы обыгран с таким невероятным блеском и свежестью!.. А теперь, стало быть, Карманников прогремел и просиял на весь Союз – есть, значит, с чем поздравить товарища, скромного инженера местного КБ.

Витька принимает поздравления со сдержанно-благосклонным видом.

– Суров Сан Саныч, – говорит, подходя к нам, Егоров.

Глаза его смеются. Выйдя из-за стола, он уже не пугает грозной сосредоточенностью, становясь самым добродушием, местами переходящим в чистую нежность.

– Ерунда, – бодро ответствует Витька, даря ему широчайшую улыбку, – вот у Юрки Колесникова на эти стихи была пародия – помните?

– Ну, а как же! – не без ехидцы отзывается Егоров и поворачивается ко мне: – Марфа, почитаешь что-нибудь сегодня?

Я мотаю головой.

– А что там Адриан Сергеевич поделывает?

– В Африке заседает.

– Здорово. А над чем работаем?

– Уже наработали.

– Роман?

– Роман. Мы на мелочи не размениваемся.

– Когда читать будем?

– В сентябре, наверно. В «Дружбе народов». И в «Совписе» параллельно,

в «Избранном».

– «Типичная пошлость царила в его голове небольшой», – провозглашает Димка Фёдоров.

Егоров, продолжая улыбаться, смотрит на Димку укоризненно. Любая вещь, удостоенная появления в советской печати и тем более хоть как-то отмеченная критикой для него как бы автоматически становится фактом литературы, а факты, как известно, упрямы, факты следует уважать. Этих самых фактов он вообще знает и помнит неправдоподобно много – кажется, ни одна новая подборка стихов, либо крошечная рецензия в разливанном море литературных изданий не ускользнет от него, будет им препарирована и – скорей всего – одобрена. Он мастер выискивать какие-то отрадные оттенки в заведомой серости и удачные строчки у несомненной бездарности. Он серьёзно вычисляет, кто из молодых московских поэтов первым откликнулся на очередную новую тему, заволновавшую общество, или кто из прозаиков нашего ЛИТО успел раньше других отметить такую-то деталь, появившуюся в недавно в быту.

Сам он – поэт, член Союза писателей. Читая его сборники, ты получаешь как бы не стихи, а сплошную работу над стихом… А вот поэзию моего отца он, кажется, хорошо понимает и любит, и даже пытается пропагандировать согласно своим скромным возможностям; за это ему можно всё простить.

Егоров отправляется на своё место. Перерыв окончен, все не спеша усаживаются. Пётр Иваныч, техник одного из цехов, откашлявшись, приступает к продолжению нескончаемого романа на производственную тему.

Мы тихонько играем в буриме. Впрочем, и Витька, и Димка, и Вера прислушиваются к монотонному чтению, изредка похмыкивая – у Петра Иваныча фигурируют прототипы производственного объединения, где все они трудятся. Мне скучно, ведь я работаю на Сергеева, а не на это самое объединение, а хожу сюда уже лет шесть потому, что живу неподалёку – благо, Егоров не возражает…