Она ехала примерно к пяти часам, рассчитав, что он должен уже вернуться – надо же ему собраться, переодеться перед дорогой. А тут она. Как он обрадуется!

Она поднялась на второй этаж. Если его ещё нет, спустится вниз, подождёт на лавочке. Но дверь оказалась приоткрыта, и из комнаты доносилось много голосов, как показалось Лерке – почему-то детских. Лерка заглянула и, удивлённая неожиданно представшей перед ней картиной, машинально вошла.

На трёх кроватях, вздыбив одеяла и подушки, прыгали в обуви дети. На вид им было лет по шесть-восемь. Панцирные сетки скрипели и стонали, дети смеялись, визжали и что-то радостно выкрикивали. Ещё один ребёнок, лет двух, стоял спиной к Лерке, держась за ножку обеденного стола. За столом сидел Антонио и ел. Перед ним на салфетках, привезённых Леркой из дома, стояли тарелки, кружка, и он ел ложкой что-то мясное, остро пахнущее, не обращая внимания на бедлам. Вошедшую Лерку он тоже не заметил. Ел размеренно и сосредоточенно, глядя перед собой.

На четвёртой кровати была навалена гора каких-то вещей, на полу стояли две большие раскрытые сумки, и во всём этом добре энергично копалась высокая женщина, похожая на цыганку. У неё были распущенные чёрные кудри, бусы в несколько рядов на шее и длинная широкая цветастая юбка. Она держала в поле зрения всех присутствующих, покрикивала на детей, поглядывала на Антонио и сразу заметила Лерку.

– Девушка, вам кого?

Лерка на секунду замешкалась. Может, зная, что Антонио сегодня улетает, в комнату пустили новых жильцов? Да, но общежитие мужское! И Антонио вот он, в тренировочных штанах и майке, сидит, отрешённо что-то ест.

– Антонио!..

Любимый и ухом не повёл. Зато женщина выпрямилась, откинула за спину волосы, отчего зазвякали многочисленные браслеты на смуглой руке, и уставилась на Лерку большими горячими глазами.

– Тебе Антона? Что хотела-то?

И тут заметила в руках у Лерки авоську с бумажным свёртком внутри.

– Передать что?

Лерка растерянно протянула авоську.

Женщина подошла, вынула свёрток, понюхала и развернула его рядом с тарелкой Антонио. Тот, не поднимая глаз, протянул руку, взял свежий пупырчатый огурчик и с хрустом откусил. Ребёнок, нетерпеливо топчась на месте и подвывая, тоже стал тянуть ручонки. Женщина что-то раздражённо сказала ему и отвела от стола. Малыш заревел и сел на пол. У него было круглое плоское лицо, глазки-щёлочки и прямые жёсткие чёрные волосы. Остальные трое, кудрявые, большеглазые, перестали прыгать и уставились на стол. Женщина покопалась в сумке, вытащила кольцо пахнущей чесноком колбасы, отломила кусок, дала одному, другому. Малыш встал на ноги и дёргал её за юбку, подняв вверх зарёванное смуглое лицо. Получив кусок колбасы, он снова плюхнулся на попу и стал проворно есть. Трое старших ели, сидя на разорённых кроватях. Стало тихо.

Лерка глупо стояла у двери и не знала, что делать. Женщина, держа в руке остаток колбасы, подошла к ней.

– Ты кто?

– Лера.

– Местная? Что тебе Тоха обещал? Жениться? Крутил с тобой?

Лерка, как болванчик, кивала в ответ на каждый вопрос.

– Эх, девки!.. – без малейшей злости, скорее, с жалостью, сказала женщина. – Что ж вы дуры-то такие! Я Катя, жена его. Не веришь?

Она пошарила рукой по юбке и вынула откуда-то из складок потрёпанный паспорт.

– Вот, гляди!

Лерка уставилась на документ с фотографией Антонио. Республика Молдавия, какие-то Сороки… Штамп о регистрации брака с Катериной…

– Катерина – это я, – пояснила женщина, – можно просто Катя.

Разворот, озаглавленный «Дети», исписан полностью.

– Пятеро, – пояснила Катя, – двое старших на хозяйстве остались. А этих с собой взяла, пусть мир повидают. Тут и до Москвы рукой подать. В Детский мир хочу их свозить, на Красную площадь. Да вот ещё, довесок, – она вытерла подолом юбки лоснящуюся жиром мордашку подсунувшегося к ней малыша, легонько хлопнула по заду, направляя его к старшим, и доверительно сказала: – Ох, беда!.. Он, Тоха мой, никак на одном месте жить не может. Всё его куда-то тянет, то в Сибирь на стройку завербуется, то в Поволжье, то на Украину. Интересно ему. А я дома с детьми. Говорят, это у него от прабабки. Прабабка, говорят, цыганка была, таборная. А то в Казахстан подался. Деньги, правда, домой исправно посылает, он вообще работящий. Но и бабу себе на каждой стройке находит. Кобелина. Говорят, это у него от двоюродного деда. Тот раз пять женился, да в деревне половина ребятишек, говорят, от него была. Потом он в Крыму работал, уж года полтора прошло, вдруг ко мне домой женщина молодая приходит, в дверь стучит. Зимой. А на руках дитё, в одеяле завёрнутое. Здесь, говорит, такой-то живёт? Здесь, говорю, только его сейчас нету. В командировке. Знаю, говорит, его командировки. И протягивает мне кулёк: на, говорит, это ваше. Растите. А мне, говорит, надо личную жизнь устраивать. Развернулась и ушла. Взяла, куда деваться – дитё. Не бросишь. Своих пять бегает, и эту до кучи. Хорошо, хоть ума хватило свидетельство о рождении в одеяло сунуть и отказ от ребёнка на тетрадном листочке. Подготовилась, мамаша… Тоха приехал через четыре месяца, сразу всё понял. Прости, говорит. Ну, шею, конечно, намылила. Девчонку оформили, всё, как положено. Потом он сюда, к вам подался, а тут его, значит, на малолетку потянуло. Тебе, поди, и шестнадцати нету? – проницательно определила Катя.