– Благодарю, Тимур Анварович, – Рокоссовский спешно поднимается со стула, – вы, как всегда, очень любезны. – А затем переводит взгляд на меня и с едва различимой иронией произносит. – Рад новой встрече, гражданка Маркова.

– Взаимно, Максим Андреевич, – киваю, стараясь держаться с достоинством. – Не думала, что наши пути еще когда-нибудь пересекутся.

– Надеюсь, в этот раз вы не будете портить мое имущество? – на его красивых губах играет усмешка.

– А вы, надеюсь, не будете называться меня непрошибаемой стервой? – парирую я.

В воздухе повисает пауза, которая через пару секунд нарушается неловким покашливанием Алаева:

– Эм… Прошу меня извинить. Должен пообщаться с другими гостями.

– Конечно, Тимур Анварович, не смеем вас задерживать, – отзывается Рокоссовский.

Алаев кидает на меня короткий предостерегающий взгляд и ретируется. А я лишь деловито повожу плечами. Ну а что? Рокоссовский первый начал эту игру.

– Так значит журналистика? – синие глаза Максима Андреевича вновь фокусируются на мне. – Признаться честно, удивлен.

– Отчего же?

– Вы не производите впечатление женщины, которую волнуют проблемы глобального потепления, – выдает он.

– Опять обзываетесь? – обиженно сдвигаю брови к переносице.

– Напротив, – усмехается. – Пытаюсь сделать вам комплимент.

– Так делайте его как-то внятней, – строго произношу я, складывая руки на груди. – Потому что пока ваши слова звучат как оскорбление.

– Я просто хотел сказать, что ваша внешность с трудом вяжется с вашим почетным послужным списком. Вы слишком красивая, чтобы быть умной.

– А вы, похоже, шовинист? – говорю с укором.

– О нет, ничуть. Я, как и вы, за равенство и честность, – он обворожительно улыбается, обнажая крупные белые зубы.

– Тогда откуда эти стереотипы про то, что красивая женщина не может быть умной? – не отстаю я.

– К сожалению, из жизни, – Рокоссовский издает скорбный вздох. – Мне доводилось встречать очень много реальных подтверждений этого стереотипа. Но вы, к счастью, его живое опровержение.

– Поверьте, таких опровержений в одной только Москве тысячи, – авторитетно заявляю я.

– Когда это говорите вы, я охотно верю.

Его интонации и заинтересованный взгляд подкупают, поэтому я не могу не улыбнуться в ответ:

– А вы производите впечатление очень хитрого человека, Максим Андреевич.

– Смотря, что считать хитростью, – он лукаво щурится, почесывая бровь.

– Вот даже этот ваш ответ прозвучал хитро, – хмыкаю я.

– Я политик, Ева, – он слегка разводит руками. – Без капли хитрости в моей профессии никуда.

– Вы с детства мечтали о карьере политика? – во мне просыпается естественное любопытство.

– Нет, – посмеивается он. – В детстве я мечтал быть великим музыкантом.

– И что пошло не так?

– В какой-то момент стало ясно, что я не настолько талантлив, чтобы прокормиться одной лишь игрой на фортепиано.

– Печально.

– Да нет, – он мотает головой. – Я ни о чем не жалею. Думаю, как и вы.

– Ну я-то с детства знала, что буду журналисткой, – признаюсь я.

– Правда? – он недоверчиво изгибает бровь.

– Чистейшая. Уже в пятилетнем возрасте я брала интервью у своих игрушек.

Я не лукавлю. В детском альбоме до сих пор сохранились фотографии, на которых мои плюшевые львята и бегемотики рассажены в ряд на диване, а я стою подле них и протягиваю к их ртам расческу. Ну, якобы микрофон. Мама рассказывала, что я все время расспрашивала их о том, что они думают о ситуации на Востоке. Видимо, я услышала эту фразу по телевизору и неосознанно повторяла ее.

– Как здорово, – одобрительно тянет Рокоссовский. – Выходит, вы в профессии по призванию.

– Наверное, да, – поразмыслив, соглашаюсь я. – Но это вовсе не значит, что все аспекты профессии меня утраивают.