Когда я приехала, Эллен уже ждала меня у подъезда. Дом выглядел так, будто его построили еще в эпоху динозавров: обшарпанные кирпичные стены, четыре этажа и человек десять жильцов, все пожилые. Мы поднялись по узкой лестнице с ковровым покрытием, которое когда-то было красным, а теперь стало грязно-коричневым. На каждом этаже пахло по-разному: на первом – едой, на втором – старыми книгами, на третьем – чем-то лекарственным.

Квартира оказалась на четвертом этаже. Эллен открыла дверь ключом, который с трудом повернулся в замке, и мы вошли. Первое, что я почувствовала, – запах сырости и плесени. Эллен, заметив мое выражение лица, сразу извинилась и объяснила, что квартира пустовала больше трех лет после смерти ее мамы.

Мы прошли в гостиную: белые стены, темный ламинат, мигающая люстра, стеклянный стол, шкаф без дверей и, к удивлению, небольшая плазма. В спальне едва поместились кровать с голым матрасом, тумбочка и шкаф. Окно выходит на улицу и кофейню «С Любовью от Алисы». Кухня была крошечной: гарнитур, стол и один стул. Зато ванная порадовала – чистая и с запахом бабушкиного порошка.

Эллен предложила выпить кофе, который я захватила в местной кофейне. За чашкой я рассказала ей, как переехала в Чикаго, искала жилье и почему у меня такой скромный бюджет. Она внимательно слушала, а потом неожиданно снизила цену со 160 до 130 долларов. Я была тронута ее добротой.

Когда Эллен ушла, я осталась одна. Осмотрела квартиру еще раз. После уборки и проветривания запах сырости исчез, и пространство стало казаться уютнее.

Со временем я добавила деталей: три картины с пейзажами – подарок Генри на новоселье. Они остались у него после смерти жены, которая любила рисовать. На ярмарке я купила книги – читать я не люблю, но полки больше не пустовали. Искусственные цветы в горшках, розовые занавески, мягкий коврик, подушки и плед на диване – каждая мелочь делала пространство теплее.

Иногда мне кажется, что, наполняя квартиру вещами, я пытаюсь заполнить пустоту внутри. Часто вспоминаю мамины слова: дом – это отражение души. И я верю, что, преображая свою временную квартиру, я понемногу преображаю и себя.

Однако есть одна вещь, которая остается неизменной – это входная дверь. Каждый раз, когда пытаюсь ее закрыть, замок заклинивает, и ключ отказывается поворачиваться. Как и сейчас: я упираюсь коленом в дверь, сжимаю ключ покрепче и с трудом проворачиваю его влево. С облегчением выдыхаю и дергаю ручку вверх-вниз. Наконец, дверь сдается.

– Тебя бы починить, – ворчу я, легонько хлопая по двери ладонью. Поправляю сумку на плече и направляюсь к лестнице.

На этом этаже, кроме меня и пожилой супружеской пары, больше никто не живет. И я никак не могу понять, почему так происходит. Генри как-то рассказал, что раньше здесь тоже жили только пожилые люди. Когда они умирали, квартиры оставались пустыми. За год, что я здесь, в дом въехали всего трое новых жильцов: женщина и двое молодых парней, которых часто вижу в кафе за чашкой кофе.

Спускаюсь на первый этаж и уже тяну руку к железной двери, как она внезапно распахивается передо мной. Замираю, уставившись на мужчину в безупречном классическом костюме. Он на мгновение останавливается, словно оценивая ситуацию, а затем стремительно проносится мимо, едва не сбивая меня с ног. Его легкий аромат древесного одеколона остается в воздухе, пока он взлетает по лестнице, оставляя лишь эхо шагов.

Пожав плечами, выхожу на улицу, и в голове возникает вопрос: кто он? Чей-то внук? Сын? Или, может, новый жилец? Его внезапное появление пробуждает во мне любопытство, но я быстро отгоняю эти мысли. В конце концов, это не мое дело. Если он новый сосед, я скоро это узнаю. А пока – зачем забивать голову лишними вопросами?