Лондон, 19 июня 2015

В ЗАПАДНЫХ обществах мы сегодня постоянно убеждаем себя в том, как же нам повезло в ряде определенных, но дополняющих друг друга отношений. Хотя сами мы оказываемся заложниками отвратительного неравенства в силу наших индивидуальных судеб, принадлежности к определенным семьям и классам, мы находим успокоение в том, что рассматриваем себя как единую коллективную сущность, которой во многих отношениях выпала счастливая историческая судьба. В какой-то своей части эти чувства, как и лежащие в их основе суждения, вполне разумны. Почти для любого из европейцев было лучше родиться после, а не до Второй мировой войны[1], и также лучше родиться после Второй мировой войны, чем в какой-то неудачный момент до Первой мировой войны[2]. Однако многие из этих наших оптимистических оценок нашего везения, равно как и тесно связанные с ними чувства, являются плодом крайне слабых рассуждений. Основная задача данной книги – п оказать, как и почему так получилось, и подсказать, как нам начать рассуждать лучше.

Откуда возникло наше чувство исторического везения, на чем оно основывается насколько прочны эти основания? В первую очередь мы стали считать, что нам повезло, в силу того экономического устройства, благодаря которому и в рамках которого протекает наша жизнь: одни, несомненно, оказываются удачливее всех остальных, но говоря о жизни, мы говорим и везении, а значит, возможно, и о несправедливости[3]. Во вторую очередь мы ощущаем, что нам повезло с нашим политическим устройством, с которым мы живем, – потому что оно справедливо и достойно – и обеспечивает нам высокий уровень безопасности, опять-таки одним из нас гораздо больше, чем остальным (и в данном случае неравенство оказывается труднее рассматривать как естественное следствие, а не как определенный политический выбор). В-третьих, мы считаем, что нам повезло в силу счастливого (возможно, даже уникального) сочетания нашего политического и экономического устройства и того, сколь простые, дружелюбные и уважительные социальные отношения оно самым естественным образом порождает.

Это экономическое устройство, как нам хочется думать, включает в себя главным образом структуры свободного обмена между людьми, которые со временем превращаются в доходы от капиталовложений. (Не спрашивайте, откуда берется капитал!) Аналогичным образом политические структуры – это структуры свободного самоуправления по-настоящему равноправных граждан, зиждущиеся на столь же свободном индивидуальном выборе, осуществляемом на основе свободного обмена мнениями, граждан, чье равноправие обеспечивается конституционными гарантиями через равноправное голосование на всеобщих выборах. Более древние гарантии личной безопасности и гражданских свобод, с той или иной степенью глубины воплощенные в государственном праве или подробно описанные в конституциях, поддерживают структуры, которые одновременно заслуживают доверия сами по себе и оказываются ценны на других, не менее убедительных, основаниях. Совокупность этих структур, «либеральная демократия», как ее многие теперь называют, не обеспечивает каждого всем, чего бы он ни пожелал, поскольку у людей по-прежнему разные вкусы и предрассудки и никакое политическое устройство не в состоянии удовлетворить их все и всегда, тем более оно не гарантирует, что они всегда будут удовлетворяться. Но можно вполне достоверно сказать, что в течение последних двух третей столетия такого рода сочетание политического и экономического устройства предложило подобные основания для удовлетворенности бо́льшему количеству людей на бо́льших территориях, чем любые другие устройства прежде. Почему же мы не должны думать, что оно и дальше продолжит это делать все сильнее и шире, насколько хватает глаз?