Выдержал шесть месяцев. Потом написал ей письмо. Затем ещё одно, и ещё. Снова и снова. Она не отвечала. Пока, наконец, не пришла эта записка, выведенная её аккуратным подчерком. Помню, как открывал письмо. Руки дрожали, как у мальчишки. Хотелось сорваться и забрать её к себе, ведь уже тогда мог дать ей многое. Сдержался, ждал, потому что всё ещё было опасно. Помню, как читал, складывая маленькие чёрные буквы в кинжалы слов. Помню, как в груди вдруг стало тихо, там сердце больше не билось. И я отпустил, оставил в покое. Только забыть не смог. Даже спустя двенадцать лет.

*****

Нужно ехать домой. Собрать ребят, дать необходимые указания. Как бы не бесил Красов, а он всё же прав. Дело не двигается, а заказчики у нас не любят ждать. Подполковник создал идеальный бизнес. Золотую жилу, которая обеспечила ему безбедное будущее, но при случае она же, может и удавить. Притом не только его, но и приближённых. Коим я и являюсь, как зять и правая рука. Мы что-то вроде частного сыска, только с расширенной лицензией и работаем исключительно на правительство. Другие о нас просто не знают. Кирилл давно уже занимался тёмными делишками, но меня это не касалось. Другом он мне особо и не был, а когда узнал, что Аня счастлива именно с ним, вначале хотел убить. Потом перебесился. Гордость взяла верх. Убивать на войне, чтобы защитить своих товарищей, свою страну, это одно. А убивать ради женщины, которой ты не нужен, ради той, что спустя пол года после твоей смерти уже скакала в чужой койке… Нет, за это не убивают. Я их тогда отпустил и запретил себе думать о ней, следить, присматривать. Иначе не выдержал бы. Как оказалось Слободский время зря не терял, раз за разом подступая к грани дозволенного всё ближе. И однажды он оступился и перешёл черту. Жадный стал, а жадность слепит. Дело направили нам и его приказали убрать. Я спорить не стал.

Смял бумагу, поджёг и бросил на асфальт. Дёрнулся ногой, чтобы затушить, как всегда, но остановился. Хватит. Пора прощаться с прошлым. И Аню надо отпускать. Пока окончательно крыша не поехала от её близости. Не могу я рядом с ней, вены горят от желания быть близко. Настолько близко, что буду ощущать её запах, чувствовать вкус её влажной плоти на кончике языка, слышать стоны и видеть как её ломает от возбуждения и желания. Я всё ещё помнил, какой она была тогда. Нежной, чувственной, сладкой. Но такой она была не всегда. И не сразу я увидел в ней женщину. Успел почудить за стенами детдома, много видел девушек, шлюх, женщин. В ней искал друга, дом, семью. Пока она не повзрослела.

Когда я впервые увидел Аню, ей было девять, а мне одиннадцать. Совсем ещё дети. Тогда она стала для меня единственным другом. Маленькая, слабая, но храбрая, как воин. Заступилась за меня, хоть я в этом и не нуждался. Приняла меня за немого, потому что слов от меня не слышала. И я не смог сказать правду. Обманул её, потому что решил, что пожалела и протянула руку только поэтому. А мне до чёртиков захотелось, чтобы вот так вот вместе, чтобы быть друзьями и таскать друг другу хлеб с котлетами в карцер. Чтобы больше не быть одному. А когда понял, что не имело это никакого значения, поздно уже было. Правду ей сказать так и не решился.

Уже собрался уезжать, когда на телефон пришло сообщение. По этому номеру со мной связывался человек, следивший за домом Слободского. И по сегодняшний день там была тишина. Никто не приходил, не искал. Ни звонков, ни писем, ни посылок. Сегодня я собирался человека снять. Не успел.

«Есть изменения». – Прочитал сообщение с экрана мобильного.