Добрыня крепче сжал ладонь сестры.

«Бедная, рассудок совсем помутился. За что ей всё это?»

Осип аккуратно повернул её на бок, сделал несколько уколов в поясницу и снова уложил на спину. После распылил коричневый раствор на место будущего разреза и скомандовал:

– Господин, надёжно держите её! – Добрыня схватил сестру за запястья. – Надрез!

Лезвие плавно вошло в плоть, оставляя ровный, ярко-красный след. Вера лежала неподвижно, лишь изредка делая глубокие судорожные вдохи.

– Произвожу рассечение фасции, – Осип извлек из ларца новый инструмент – небольшой прибор с острым наконечником. К нему тянулся провод.

– Что за штука?

Осип втянул сгустки крови в трубку. Хлю-юп. Включил прибор с острым наконечником.

– Электронож.

Раздался громкий писк, и электронож медленно разрезал плотный слой багровой ткани, удерживающий внутренние органы.

Добрыня смотрел на сестру, осознавая, что видит её в последний раз. Он старался запомнить каждую черточку её лица: изгиб светлых бровей, длинные ресницы, прямой нос, высокие скулы…

«И сияние глаз сохраню в памяти навсегда».

Жужжание и хлюпанье внезапно стихли.

Вера раскрыла рот.

Осип погрузил пальцы в глубокий разрез. Другой рукой удерживал мягкую, скользкую плоть. Вскоре в ране утонула его ладонь, а затем и всё предплечье.

– Господин, подготовьте материалы для обеспечения укрытия младенца.

Добрыня, отпустив руки сестры, сбросил с себя мундир. Принялся разрывать окровавленную рубаху, чтобы сделать из неё пеленание для малыша.

Осип, после краткой паузы, вновь обратил свой взгляд на него.

– Примените давление на область рёбер, господин! Необходимо способствовать родоразрешению.

Добрыня изо всех сил сжал тело сестры с двух сторон.

– Госпожа, если слышите, прошу напрячь мышцы передней брюшной стенки.

Она разинула рот ещё шире и напряглась всем телом. Сжав кулаки, замерла, затаив дыхание.

«Собрала все силы, чтобы ничего не оставить себе и отдать сыну… без остатка! И это слабые женщины… Обречены переживать такое! Почему боги придумали роды столь сложными, а не как у автохтонов?»

На мониторах внешних камер лунный свет пробивался сквозь ночную мглу. Он заливал всё вокруг, заставляя воду искриться изумрудом. Небо и озеро неспешно пробуждались, становясь удивительно яркими.

Осип уже крепко держал малютку за подмышки. Скрюченное тельце отливало синевой. Добрыня застыл, заворожённый, не в силах отвести глаз от новорождённого.

Время остановилось в томительном и тревожном ожидании первого крика.

В этот миг на самой дальней «чаше», как два острых клыка, проявились скалы. Они стали свидетелями мимолётного чуда – восхода трёх лун: бледно-жёлтой, серебристо-белой и крошечной, слегка золотистой. Их лучи слились в тонкую дорожку на воде, разделив ночную тьму на две части. Волны сверкали, отражая лучи, и казалось, что сама пучина ожила.

Наконец, в модуле, многократно отразившись от полукруглых стен, раздался пронзительный детский плач. Добрыня снова смог дышать.

Вера быстро заморгала и прошептала сухими, потрескавшимися губами:

– Прости меня… Александр, дар ветра…

После этих слов её силы иссякли. Воздух покинул тело. Руки безвольно упали.

На экране облака лениво плыли по небу, не осмеливаясь затмить сияние трёх лун.

Осип быстро закрепил два зажима и одним движением перерезал пуповину.

Добрыня, обнажённый до пояса, укутал младенца в свою рубаху. Малыш перестал плакать, поёрзал немного и попытался открыть глаза.

– Как она?

Осип не ответил. Лишь поднял на него огромные глаза. На миг в них мелькнуло что-то необычное для химеры: боль или сочувствие.

Слёзы высохли, лицо неприятно окаменело. Добрыня переводил взгляд с младенца на сестру, видя, как её щёки стремительно бледнеют.