Я поглядывал на часы и не спускал глаз с двери. Полвторого ночи и где тебя носит, золотая моя? Решил встать с постели и пройтись по дому. Возможно, заблудилась нерадивая сотрудница. Ну, например, вышла подышать свежим воздухом и забыла дорогу обратно. Дом вон какой большой, а она-то девочка с блондинистыми волосами и вовремя непокрашенными корнями. Я только успел ухватиться за керамическую ручку, как резко отварилась дверь и ударила мне прямо в лоб. Взвыл, как раненый волк, попавший в капкан. Прижал к лбу ладонь и выругался вслух отборной цензурной.

– Роман Павлович, а что случилось? Вы стояли под дверью, что ли?

– Нет, лежал, – пропыхтел себе под нос и поплелся в ванную комнату, чтобы оценить в зеркальном отражении степень увечий.

Ничего себе, какая выскочила шишка и прям так сразу! Ну, поганка, ну, садистка… Открыв кран, я принялся черпать ладонью холодную воду и обмывать её ушибленное место. Сколько я так простоял – понятия не имею, но вдруг откуда не возьмись за моей спиной нарисовался женский силуэт. Обернулся и разозлился ещё больше, чтоб её – эту взбалмошною архитекторшу.

– Роман Павлович, я тут кое-что принесла. В общем, это вам. Держите, – Лютикова виновато пожала плечами и передала мне какой-то свёрток.

Я недоумённо повёл бровью, но свёрток всё же взял. Раскрыл его и чуть дар речи не потерял от возмущения.

– Гусь?

– Ой, не знаю. Что было в морозилке, то и схватила, – ответила поганка.

– Это тонкий намёк или приглашение на ужин?

– Намёк на то, что вы гусь? – переспросила Лютикова, тихо хихикнув, но наткнувшись на мой хмурый взгляд, робко улыбнулась. – Простите. Не хотела обидеть.

– Но обидела.

– Так получилось. На самом деле я принесла гуся, что бы вы приложили его к своему лбу.

– Ты это сейчас серьёзно, Злата Дмитриевна?

– Почему я должна шутить?

– Ну, не знаю, – протянул я, наигранно задумавшись. – Ты же у нас ни разу не шутница, да и босса своего тоже – ни разу не любишь.

– Не правда. Люблю… Ой, – Златовласка прикрыла рот ладонью и покрылась алым румянцем. – Я не это хотела сказать. Не люблю я вас совсем, а то ещё подумаете себе.

– Ничего я не подумаю. Ладно. Иди спать. Завтра много планов. В десять выезжаем на объект, и ты должна быть в здравом уме. Только попробуй мне отчебучить концерт по заявкам – без премии до конца года останешься.

– Честь имею, о, мой великий и сердитый босс, – Лютикова отдала воображаемую честь и скрылась за закрытой дверью.

Оставшись наедине, я погрузился в раздумья Она сказала, что любит меня или случайно ляпнула, не подумав?! Да ладно? Нет, какая к едрёной бабушке любовь! У нас ней холодная война и поднимать белый флаг я не собираюсь. Хотя, если бы эта колючка извинилась за тот роковой случай, к примеру, стала бы передо мной на колени на глазах у всех сотрудников нашей фирмы, тогда бы я ещё подумал: воевать с ней или же нет. А так, пока эту пигалицу носит земля, дышать спокойно я не могу.

Забыв о замороженном гусе, я вышел из ванной комнаты и умилился внезапной красоте. Ну, надо же, картина маслом! И где тут потерялся мой мобильник? Надо срочно сфотографировать такую красоту на долгую память, чтобы потом распечатать на цветном принтере и повесить на дверь вместо дартса. Буду кидать дротики, когда Лютикова в очередной раз сделает мне вырванные годы.

Я-таки «сфоткал» эту поганку, свернувшуюся клубком на коврике напротив кровати. И в анфас, и в профиль, и сверху, и снизу. Отснял со всех доступных ракурсов и, довольный собой, улегся на кровать. Откинул голову на подушку, подложив руки и принялся думать о чём-нибудь скучном, но в мыслях, как назло, одна огромная, просто великанская поганка. Она прижимается ко мне посреди перрона. Становится на цыпочки, чтобы дотянутся до моего рта и, ухватившись за плечи, целует прямо в губы. М-м-м, губы. Вкусные, сладкие губы… Так. Стоп! Есть и получше, и послаще, и вообще-то я собрался мстить и спать. Нет. Сначала – спать, потом – мстить.