Папа так и не женился. Я смутно помню, как умерла мама. Как объяснила мне эбика Назима, она внезапно заболела, и Алла бабай забрал ее к себе на небо. Я помню ее урывками, больше по фотографиям: остались только запахи – от мамы всегда вкусно пахло. Я часто всматривалась в небо, не отрывая глаз, в надежде увидеть маму, которая, как мне казалось, должна была сидеть вместе с Алла бабаем на облаке, и свесивши ноги, наблюдать за нами. Теперь я знала, что Алла бабай знает кто я такая- Хайруллина Асель, ведь мама, наверное, рассказала ему обо мне. Папа не любил говорить о маме: я помню, как эбика поругала папу за то, что он хотел выкинуть все фотографии с мамой.

– Разве так можно? Это ее мама! И у Айсель должны быть ее фотографии!

Я не понимала, почему папа хотел выкинуть все фотографии мамы: единственное объяснение, которое я находила, заключалось в том, что ему было больно ее вспоминать. Испугавшись, что потеряю даже фото, я спрятала альбом у себя под кроватью и, когда папы не было дома, доставала его и рассматривала фотографии: мама была очень красивой: черные кудрявые волосы, большие, очень большие, я бы даже сказала, огромные глаза над которыми аккуратно мерцали брови, немного вздорный носик и нежные губы. Иногда, когда папа смотрел на меня, я замечала, как не моргая, он замирал. Только спустя годы, он сказал мне, что каждый день, каждую секунду он видел во мне ее – свою любовь и свою нескончаемую боль.

Пока папа пропадал на работе, эбика учила меня всяким женским премудростям и посвящала меня в тайны, которые должна знать любая татарка. Она всегда говорила, что женщина должна чтить и любить своего мужа, всегда соглашаться с ним. Когда он приходит домой на столе всегда должна стоять тарелка токмача – горячего супа, приготовленного из домашней курицы, и заправленного домашней лапшой-токмач, которую должна уметь нарезать любая татарка. От эбики я узнала, что татарская женщина должна уметь печь бэлеш, очпочмак, пэрэмеч и делать чак-чак. После ее рассказов, в моей маленькой голове зародился образ вечно измученной татарской женщины, которая должна готовить и ублажать мужа. Эбика Назима, долго рассказывала про бабая Рахмана, ее мужа, отца моего папы. Бабая Рахмана я помню плохо – обрывками, так же, как и маму. С фотографий на меня всегда смотрел суровый, очень серьезный мужчина, в основном в окружении мужчин. Бабушка, рассказывая про бабая, всегда подчеркивала, что пока он был жив – она его чтила и уважала. Однажды, вновь вспоминая бабая, эбика снова стала рассказывать, как же она чтила своего мужа. Папа, который пил чай, вдруг расхохотался – происходило это очень редко, поэтому, когда такое случалось, мы старались с бабушкой ловить эти минуты счастья и тоже смеялись. В тот день он так хохотал после эбикиных слов, что та даже смутилась:

– Улым, что с тобой?

– Да, я вспоминаю моменты из своего детства – когда ты чтила папу. – Он снова громко засмеялся. – Как гаркнешь на него, аж у соседей было слышно. – Папа просто давился смехом.

– Ну вот что ты говоришь, Аллах с тобой, – эбика Назифа замахала на папу салфеткой.

Однажды, рассматривая старые альбомы, я прибежала на кухню, где эбика кормила моего папу обедом, и спросила у нее:

– А почему на фотографиях мужчины всегда сидят отдельно?

– Так принято, кызым. Когда проходит аш, сначала кормят мужчин, а женщины готовят, а потом уже, после того, как мужчины закончат молитву и отобедают, приходит время женщин.

– Разве это правильно? Женщины встают ни свет, ни заря, готовят, чтобы накормить мужчин, а потом убрать за ними? Разве женщины – это прислуга? – Я непринужденно посмотрела на эбику.