Его губы скользнули по моему липкому животу, и это было воистину отвратительно.

Надеюсь, Чернобог, ты сотрешь это воспоминание из Чертогов моей памяти.

***

– Твою ж мать! – выругался немытый царевич и сбросил меня с лица, после чего брезгливо отплевался и несколько раз вытер рот полой грязного кафтана.

Как будто мне было приятно.

Есть, конечно, шанс, что я выживу, но если ошибаюсь, то скоро нас живьем закопают в землю.

Или как сейчас принято у смертных? Сожжение заживо? Утопление? Четвертование?

– Из моей отрубленной головы точно сделают кубок, – вдруг насмешливо сказал оборванец, и я раздраженно квакнула.

В мои времена из головы царственной особы делали мяч, и две группы ритуальных смертников должны были забить его в ворота Чернобога или Белбога, после чего проигравших – убивали, а победителей – убивали с большими почестями.

– Ты постоянно квакаешь. Да у тебя язык без костей, – проворчал царевич.

– Что это с ним? – спросил один стражник другого, заглянув в зарешеченное окно темницы.

– Спятил на болотах, когда скрывался, – ответил ему кто-то.

Лязгнул замок, скрипнула дверь и в темницу вошли двое рослых мужчин в доспехах.

– Вставай. Пора на выход, царское высочество, – сказал один из них и вывел пленника на улицу.

Я обреченно поскакала за ними следом, чтобы не пропустить свою очередную смерть.

Перед облезлым деревянным теремом уже возвели помост, на который нужно было подняться оборванцу, чтобы положить голову на плаху – трухлявый багровый пень, и бесславно сгинуть под унылым пепельно-серым небом.

Я едва успела запрыгнуть на сапог царевича, прилепившись животом, иначе меня растоптала бы нарядно одетая шумная толпа, в мгновение ока заполонившая площадь, ведь смерть – это всегда праздник, особенно если она – не твоя.

О, боги! Что же мне делать?

И вдруг мой взгляд упал на высокого златовласого мужчину в черном кафтане, стоящего рядом с плахой. Он словно сошел с фрески Храма Змей, на которой изображен солнцеликий белый бог, спустившийся с небес на землю.

Я настолько увлеклась созерцанием этого мужчины, что внезапно громко и призывно заквакала.

Немытый царевич глянул на свой сапог, и глаза его удивленно округлились.

– Точно, желание, – пробормотал он, уже стоя на коленях и положив голову на плаху. – Согласно древним законам Тарнхолма я имею право на последнее желание! – крикнул оборванец так, чтобы его услышали даже танцующие на площади скоморохи.

Стало тихо, как на поминальном пире.

– Верно, – нехотя подтвердил златокудрый царевич. – И чего же ты хочешь, брат? Только не проси жизни или свободы. Ты – преступник, и вина твоя доказана. Ты убил младших братьев. Из-за тебя отец болен, поэтому не моли о пощаде.

Брат? Так этот красавчик – старший царевич Здебор?

О, Чернобог, совсем не тот царевич упал на меня на каменном круге! Лучше бы ты соединил меня со старшим сыном, от которого так и веет темной силой!

Гудящая, словно улей, толпа снова затихла, чтобы услышать, что скажет перед смертью преступник, который все молчал, будто ему отрезали язык.

– Если предсмертного желания нет, то на счет «три», – хладнокровно приказал палачу старший царевич Здебор и занял деревянный трон у основания помоста, откуда открывался изумительный вид на казнь, после чего начал отсчет. – Один! Два! Три!

Палач взмахнул топором, и перед моими глазами пронеслась вся моя лягушачья жизнь.

– Вылечу отца! – со всей мочи гаркнул оборванец. – Это желание!

Волна криков и ругани прокатилась по толпе, и в беглого царевича полетели гнилые клубни, овощи и яйца, что означает только одно – в Тарнхолме никто не голодает.