Ученики глядели на него удивленно, ничего не понимая.

– Мы верим всему, что происходит под нашим носом. Мы верим, будто Учитель и вправду родился в Назарете, а не переехал туда позже из Вифлеема, как было на самом деле и как предсказывали пророки. Мы идем через селения и думаем, будто и вправду Учитель останавливается в них, чтобы запастись пищей и отдохнуть. А я свидетельствую! – Иоанн вознес правую руку к небу, – что однажды зашел я в дом один, вскоре после того, как его покинул Учитель, и сказали мне хозяева, что дочь их, занемогшая накануне, почти выздоровела. Не понял я тогда, что это было, а сейчас понял, – исцелил ее Учитель!

Возгласы одобрения были ему ответом.

– Ведь я уверовал и пошел за ним, когда он исцелил моего соседа, – заявил Левий.

– И я слышал о таком, – поддержал кто-то.

– Да, это так! Учитель имеет этот дар! – с жаром закончил Иоанн, взмахивая рукой.

Все невольно повернули головы туда, куда простерлась его длань. По белесому, легкому туману, стелющемся над травой, будто плыла фигура Учителя. Он шел к ним, приближаясь, как ладья, скользящая по волнам, – плавно, тихо, зачарованно.

– Выспались? – приветливо спросил Учитель, подходя к костру. – Не пора ли идти дальше?

– Мы готовы? – сказал Иоанн. – Но ты еще не ел.

– Спасибо. Мне не хочется. В дороге поем, хлеб у меня есть.

Иоанн обернулся к товарищам с сияющим лицом и сказал им так, чтобы не слышал Учитель:

– Тот, кто беседует с ангелами, не нуждается в телесной пище!

Вновь зазмеилась дорога, и уныние последних дней отступило. Противоречивые, бурные чувства как прежде переполняли путников. Но шагалось легко, будто все они разом узрели близкую, осязаемую цель. Пожалуй, лишь Иуда не разделял общего настроения и все так же тащился где-то позади.

Утро выдалось ярким, солнечным, но не жарким. Прохлада приятно бодрила. Мариам, слышавшей речь Иоанна, передалась его восторженность, и она, не в силах сдержать себя, запела. Песня звонко разносилась в чистом воздухе, приятная для слуха, и шагалось легче.

Учитель поглядывал на Мариам, прислушиваясь к пению, и улыбался. Но улыбка погасла, когда он перехватил ее взгляд, обращенный к Иоанну. Блуждая по степи, он не раз уже встречал пару, в которой признавал Мариам и Иоанна. Тесно прижавшись, бродили они, словно приведения в лунном, нежном свете, ничего не замечая вокруг. Учитель быстро уходил от них и гнал мысли о таких встречах, стараясь забыть их сразу и навсегда. Но память неподвластна человеку, кто бы он ни был, и вот опять перед его глазами выплыли две тени в сине-желтом ореоле лунного света…

…Они встречались каждую ночь. Мариам, как и полагалась, всегда спала отдельно от мужчин и уйти в степь незамеченной ей не представляло особого труда. Иоанн же это делал с проворностью ящерицы, дожидаясь, когда сон воцарялся у кострища.

Они никогда не договаривались о месте свидания, не перешептывались днем. Просто ночью выходили в поле и шли кругом, пока не встречали друг друга. И тогда воздавали себе за всю ту сдержанность, что вынуждены были проявлять при других. Иоанну хватало нежности, которой обычно обделены мужчины, заменяющие ее мимолетной физической пылкостью, и в то же время, в нем было достаточно юношеской порывистости, что пленяет девушек, когда их еще не коснулась усталость сердца и не появилась тяга к покою и определенности.

Во время прогулок Иоанн много говорил: о себе, о людях, о странах. В своих рассказах он готов был схватиться со всем светом. «Маленький Давид сразил великана Голиафа, и я чувствую, что смогу стать Давидом!» – восклицал он, и Мариам верила ему.