– Мы пришли к ним в дома смиренно, – начал рассказывать Иоанн. – Просили всего лишь немного пищи на ужин, а нас встретили проклятиями и богохульствами! Я сам слышал! Ведь так, Иаков? Так, Хоам?

Оба кивнули.

– Они ругали и смеялись над тобой! Я не мог этого выдержать и…

– И что?

– Я схватился за камень, но их было куда больше. Накажи их! Нужно наслать на них все беды неба. Мор! Голод! Засуху!

– Что ты говоришь! – вскричал Учитель пораженный. – Как же мне достучаться до вас? Внемлите, ибо еще раз говорю вам: я пришел в мир не губить, а спасать!

– Разве зло не должно быть наказано? – спросил Хоам.

– Подлинное зло – да! Но здесь вам вернули то, что оставили фарисеи и книжники, – ненависть, нетерпимость, подозрение. Вырвите эти плевелы и вам принесут на ладонях чистое зерно. Но вы хотите, вынув меч, посеять новые семена раздоров – жажду мести, словно вы не мирные пастыри, а сыновья молнии и грома. Вы здесь гости! И если вас не хотят принимать, – идите дальше, а не ломитесь в дверь!

Ученики опустили головы.

– Я ведь говорил Иоанну, не лезь, а то пришибут, – сказал Иуда.

Иоанн бросил злобный взгляд на него. Но Иуда лишь усмехнулся.

– Голубка и та может в глаз клюнуть.

Иаков же громко вздохнул:

– Как мне далеко до тебя, Учитель. Людское и греховное – все во мне, а разумом я простой рыбак.

– Не надо бичевать себя, Иаков, – отвечал Учитель. – Отнесись к каждому человеку так же, как отнесся бы к себе. Идемте, братья мои, здесь мы уже лишние.

И цепочка странников вновь потянулась к горизонту.

2

Ужин выдался бы на редкость скудным – несколько вяленых рыб да краюха хлеба – если б, под удивленные возгласы присутствующих, Иуда не высыпал из сумы приличную кучку репы с несколькими сочными луковицами. Настроение сразу поднялось, и ученики отужинали с аппетитом, неустанно хваля Иуду. А тот молчал, скромно потупившись, но при внимательном взгляде можно было заметить, что радость от похвал переполняет его, дрожью пробегая по телу. Лишь Шимон не радовался еде, задумчиво посматривая на Иуду.

Отужинав, стали укладываться спать вокруг костра. Учитель ушел на ежевечернею прогулку, а, возвращаясь, услышал в стороне сердитые, приглушенные голоса, возню и тяжелое дыхание. Два человека сцепились меж собой. Он поспешил к ним и увидел Шимона и Иуду. Шимон держал Иуду за грудки, а тот яростно отбивался.

– Стойте! – закричал Учитель, бросившись к ним.

Противники сразу отпустили друг друга.

– Что случилось?

– Сейчас… сейчас все скажу, – отвечал запыхавшийся Шимон. – Вот он нас чуть не погубил.

Иуда громко хмыкнул.

– Да-да! Скажи, скажи, – где ты взял репу и лук?

Иуда опять лишь презрительно фыркнул.

– Прикажи, Учитель, сказать ему. Прикажи!

– Откуда ты взял овощи, Иуда? – спросил Учитель.

Иуда тихонько вздохнул.

– Из огорода…

– Какого огорода?

– Самаритянского.

– Без спросу?

– А кто бы дал? – взорвался Иуда. – Я знал, что самаритяне нам ничего не дадут. Они ненавидят пришедших из Города, а мы шли оттуда. Я и решился…

– Может, оттого нас чуть и не побили, что заметили кражу? – предположил Шимон.

– Да вы без меня сегодня голодными заснули бы! Ничего же вам не дали самаритяне!

– Иди, Шимон, иди, – произнес Учитель. – Спасибо тебе. Иди спать спокойно и никому не говори об этом.

Шимон кивнул и направился к костру.

– Не для себя же, – пробормотал обиженно Иуда.

Учитель обнял его за плечи и шепнул с болью:

– Ты слишком много беспокоишься, а собственно одно только нужно…

И отошел.

Ночи в Палестине всегда безоблачны, многозвездны и тихи. Сумрак настораживает и сосредотачивает одновременно. Ночью, под стрекот цикад, всегда легче думается и мечтается. Думается людям зрелым, мечтается – молодым. А у тлеющего костра, под внимающим небом, разгорался спор. Хоам, спрашивающий о чем-то Шимона, сразу оставил его, увидев возвращающегося Иуду.