Подхватив одежду, направились к озеру, никого не встретив по дороге. На пляже Самир долго тер своего господина песком, намыливал восемь раз, испотребив все мыло до тоненького обмылка. Этим обмылочком намылился сам. Вода была холоднющая! Оба промерзли до зубовного стука. Зато теперь почти не воняли!

Вернувшись в лабаз, Корнелиус вытащил флягу с агуардиенте, сберегаемого с самой Италии. Отхлебнул несколько глотков огненной ароматной жидкости. Полегчало! Согрелся, зубы перестали стучать. Самиру не дал. Обойдется мальчишка!

(Примечание: агуардиенте – апельсиновая водка. Крепче русской водки шестнадцатого столетия вдвое! Пьется, тем не менее, на удивление легко, и наутро проявляется лишь сухостью во рту и небольшим головокружением! Проверено Автором на добровольцах в лабораторных условиях.)


Ближе полудню погрузка ясака на баркасы была закончена. Переплывши озеро, стрельцы погрузят остальное, а в уплату за баркасы отдадут лошадей. Простое и изящное решение! Водой-то возвращаться намного легче и быстрее. Конечно, будет восемь волоков, но самый длинный из них – всего-то с версту! Осилят, не впервой!

Подойдя к дьяку Григорьеву, Корнелиус попрощался:

– Что ж, Парфен, скатертью дорога! Я с моим рабом пойду на запад. Князь даст мне охрану до самого Ревеля, а там я морем сплыву в Европу.

Дьяк, остро взглянув на него, покачал головой:

– Нет, Корнеюшка, неладно, так-то! С Москвы с нами ехал, на Москву и воротиться должон! Князю Шуйскому отчет сделать – даром, что ли, он тебя с нами послал карты рисовать?

Лицо кабальеро ди Ранейро вытянулось:

– Не понял! Князь меня не посылал, только подорожную выписал!

– Ну, а мне приказано тебя обратно на Москву в целости доставить! Да ты садись, садись в баркас-то! Щас уже оплываем.

Корнелиус попятился, лихорадочно соображая, что делать. Дать дьяку денег? Не возьмет, для него гнев начальника Тайного Приказа сильнее жадности. Убежать? Додумать он не успел.

– Или силу применить? – усмехнулся Парфен в бороду, затем крикнул:

– Эй, Селифан! Помоги Корнейке в баркас залезть!

Оглянувшись, Корнелиус увидел сотника с тремя стрельцами у себя за спиной. Стояли они, вроде, в позах мирных, и оружия в руках не было, но было ясно, что в случае попытки к бегству навалятся и скрутят незамедлительно. Вздохнув, Корнелиус полез в баркас. Следом Самир перекинул его пожитки и сел сам.

И началось путешествие на юг. По рекам, по озерам баркасы скользили легко. Погода стояла благоприятствующая, дождей было мало. Бабье лето! Листья уже теряли сочный зеленый цвет, в окружающих лесах начинал преобладать золотой и багряный. На стоянках стрельцы собирали грибы, во множестве растущие где попало. Корнелий к сим плодам Матери Сырой Земли относился с подозрением и не ел. Самир же лопал и нахваливал.

Путешествие длилось три недели – довольно быстро. Конечно, на волоках пришлось потрудиться: баркасы разгружали и с криками «Эй, ухнем!» волокли их от воды к воде. Затем снова грузили. Один волок – один день.

В Москву прибыли в конце Септембрия…

Глава вторая

В Москву прибыли в конце Септембрия. Последние две сотни верст ехали на телегах, которые выменяли на баркасы не то в Вышнем Волочке, не то в Великом Устюге, Корнелиус не запомнил, ибо был слаб в российской географии. Дьяк Григорьев ругался всю дорогу, но не матерно, ибо за это полагались кнуты, а окольными словами и выражениями: и телеги и лошади оказались весьма скверного качества: старые, расхлябанные, больные и рассохшиеся. Вдобавок, зарядили дожди, и дороги превратились в привычную непролазность, вдохновляющую дьяка на новые эпитеты, аллюзии и метафоры. Корнелиуса это очень развлекало и служило к улучшению владением русским языком. Короче, эти двести верст преодолевали почти столь же долго, как весь водный путь! Корнелиус простудился и чихал пушечными залпами. Усы его от сырости обвисли, подбородок зарос разбойничьей щетиною, ибо бриться в таких условиях на марше было никак невозможно. Фляга с агуардиенте опустела еще десять дней назад, а в кабаках водку подавали совершенно отвратительную! Стрельцы, впрочем, пили и не роптали. Пришлось пить сивуху и Корнелиусу, наступив на горло своему утонченному вкусу.