Я уже давно вытянулся рядышком с костром на так и не раскинутой нами палатке, и лежал, закинув руки под голову и в промежутках между ленивыми мыслями старался разглядеть и угадать, в какое созвездие полетит следующая искорка из костра. Получалось не очень… Из всех созвездий я знал только Большую и Малую Медведицу и Кассиопею, а искры как раз летели к тем, которых я не знал, сворачивая в сторону или и вовсе затухая. Сашка, напряжённо съёжившись, сидел на каком-то сучке и покусывал травинку. Говорить не хотелось, и мы молчали. Вернее, я молчал.

Сашка производил гораздо больше звуков: он сопел, вздыхал и шумно пытался устроиться на своём сучке поудобнее, но у него не получалось. В конце концов, он своими сопениями начал мешать мне, и я, не выдержав, приподнялся на локте и внимательно оглядел Михалыча ещё раз. Мда! Я не Шерлок Холмс, и дедуктивным методом я не владею. Вернее, скажем так: результат использования дедуктивного метода зависит от того, кто им пользуется: Шерлок Холмс или доктор Ватсон. Так вот, даже Ватсон, понаблюдав за Сашкой, понял бы, что он далеко не просто так, ради своего удовольствия четыре дня торчал у меня «на галерах», а теперь ещё и утащил меня на рыбалку в ночь, чего с нами не случалось с тех времён, когда мы ещё носили пионерские галстуки. Мне до сих пор не пришло в голову спросить его о детях-сорванцах, о жене Ольге, приятной милой женщине; и почему за всё время никто ни разу ему не позвонил, и он никому за эту неделю не объяснял в трубку ничего на русском, таком непонятном языке о своих «морозоустойчивых обезьянах». Что-то случилось у Сашки. И что-то серьёзное случилось. И сказать это серьёзное он может только мне, иначе уехал бы он на следующее утро, как обычно. Оставалась у нас только одна ночь, поэтому пора уже было и начинать....

– Ну? – состряпав идиотское выражение на лице, спросил я его. – Когда разводитесь?

– Что? – вскинул вверх брови Сашка и, осознав смысл вопроса, криво улыбнулся: – Да нет, нет, с Ольгой у нас всё в порядке. Просто… просто.... – Сашка опять замолчал, но теперь уже я не торопил его. Пусть соберётся, я подожду…

Глава V

Михалыч покрутился ещё у костра, пристраивая свой сучок, в конце концов оставил эту затею, выдернул из багажника какую-то канистру, утвердил её на бок напротив меня, и угнездился наконец. Я не мешал. Сашка вытянул ноги, чуть покачался на канистре, как старый индеец у костра, потом нервно улыбнулся одним углом рта, и вдруг сразу, без предисловий, тоже, видимо, понимая цейтнот ситуации, сначала торопясь, заговорил:

– Мне надо тебе рассказать кое-что… Постарайся не смотреть на меня, как на идиота, потому что я сам ещё в это всё поверить не могу, и иногда мне очень сильно хочется, чтобы это всё оказалось просто сном. Только это не сон, иначе бы мне уже давно кто-нибудь позвонил бы. Ольга рассказала бы о сыновьях, мама бы по три раза на дню интересовалась, что и сколько я съел; и не бывало такого, чтобы мне две недели не звонили с кафедры. Челюсть бы моя осталась бы целая, а голову не лечили бы бригады невропатологов вместе с нейрохирургами… Врачи послали меня на реабилитацию, и никому не разрешили меня шевелить. Вот все и молчат… И я молчу, но больше не могу. А рассказать, кроме тебя, некому. Вот и приехал…

Вот тебе так! Морщина то на лбу и не морщина вовсе! И не зря я её с вмятиной спутал – это и был шрам с вмятиной, а никакая не морщина! И разговаривал Сашка чудно, не потому что зубы болели, а потому что челюсть срослась недавно! Я поднялся и сел, согнув под себя ноги. Боясь спугнуть Сашкины мысли и без того, видимо, сильно плутавшие, я подобрал конец шнурка от палатки и начал вязать на нём всякие узлы и узелочки, чтоб хоть чем-нибудь занять руки и не помешать рассказу. Сашка исподлобья взглянул на меня, удостоверился, что я здесь, опять уткнулся взглядом в костёр, и, сбиваясь и запинаясь, начал (стилистику Сашкиного рассказа я честно пытался сохранить, но за точную дословность не поручусь, всё-таки это, скорее, мой пересказ):