Поскольку Бетти вела разговор с Уолшем и Паркером, то их беседа выглядела вполне естественной, но Дакс, так же как и она, почувствовал любопытство Ван Дорфа. Он обратился к репортеру с вопросом:

– Эл, вы по-прежнему играете в ракетбол, когда не гоняетесь за жареными фактами?

Дакс обладал невероятным умением находить у людей слабые места. Ван Дорф невольно пустился в подробный рассказ о своей последней игре, из которой вышел победителем. Кили погрузилась в размышления – что бы подумал репортер, если бы узнал о том, что голень ее скрещенных ног под столом надежно защищена икрой ноги Дакса.

Во время еды разговор в основном носил общий характер. Никто не решался поднять тему, давившую столь тяжким грузом на их умы. Но когда в заключение ланча подали кофе, Ван Дорф поменял пленку в своем магнитофоне и зажег очередную едкую сигарету.

– Так вы думаете, ваш муж все еще жив, миссис Оллуэй? – бесцеремонно спросил он.

Бетти, застигнутая врасплох, чуть не поперхнулась глотком горячего кофе, который только что отхлебнула.

– Я… Я не могу… Почему…

Кили поспешно пришла ей на помощь:

– Не в этом суть нашего разговора, мистер Ван Дорф. Дело не в том, жив ли Билл Оллуэй, мой муж или любой другой пропавший без вести солдат. Наша первоочередная задача – добиться того, чтобы продолжали работать каналы, способные подтвердить или опровергнуть сообщения об их гибели и в то же время позволить их семьям на законном основании получать причитающиеся им деньги.

– Вы согласны с этим, миссис Оллуэй? – спросил Ван Дорф.

– Да, – ответила вернувшая себе самообладание Бетти.

– Любопытно, что по этому поводу думает армия, – поинтересовался Паркер. – Миссис Уилльямз, у вас есть какие-нибудь идеи по поводу того, какой будет их позиция?

– Когда мы последний раз встречались с военным руководством, оно оказало нам большую поддержку. Надеюсь, их отношение не изменилось.

Уолш откинулся на спинку стула и покровительственно заговорил:

– А теперь, малышка…

– Пожалуйста, не называйте меня «малышкой», конгрессмен Уолш. Считаю это оскорбительным для себя, – решительно заявила Кили.

Уолш явно пришел в замешательство, хотя и пытался улыбаться покровительственно.

– Уверяю вас, я не имел в виду…

– Конечно же имели, – заявила Кили. – Ваше мнение по поводу нас слишком очевидно. Вы считаете нас толпой истеричек, растрачивающих впустую ваше драгоценное время. Интересно, изменилось бы ваше мнение, если бы к вам обратилась группа мужчин. Сочли бы вы тогда нас заслуживающими большего доверия? Уверяю вас, конгрессмен, в нашей организации огромное количество мужчин – отцы, братья, сыновья. Они так же обеспокоены и так же решительно настроены, как и мы, но им труднее публично поднять столь волнующую тему. Именно по этой причине вам придется в основном иметь дело с женщинами, активно поддерживающими наши усилия.

За столом воцарилось молчание. Наконец конгрессмен Паркер спокойно произнес:

– Мне неприятна мысль о том, что человек, служащий в этом или каком-либо ином нашем комитете, может быть ослеплен какими-то предрассудками. – При этом он бросил недобрый взгляд на Уолша.

– Но я никого не хотел обидеть, мне не хотелось бы, чтобы меня обвиняли в шовинизме. Прошу прощения, миссис Уилльямз, – стал шумно извиняться он.

– Принимаю ваше извинение, – сказала Кили, но тон ее ничуть не смягчился. – Извините, что нарушила ход ваших мыслей. Что вы собирались нам сказать?

И все продолжалось именно таким образом. В течение последующего получаса выдвигались и обсуждались различные идеи. И все это время Ван Дорф взирал на происходящее с почти сладострастным любопытством, глаза его так и метались над столом, словно отлетающие рикошетом пули. Его магнитофон не переставал работать. Когда ему подали счет, он нацарапал на нем свое имя и резко поднялся.