Непросто мне писать о первом браке. Хорошо помню, насколько это всё было по-настоящему, по большому счёту, на всю жизнь. Но вместе с тем отчётливо понимаю сейчас, насколько мне ещё не хватало знания жизни, самого себя и ещё чего-то неформулируемого, чтобы так оно и произошло – на всю жизнь. Не только мне не хватало. Чего-то не было вообще. Но как об этом заранее догадаться?.. Тогда всё выглядело просто замечательно.

Таня Зиновьева – красивая, весёлая, энергичная, умная, музыкальная. С ней было интересно общаться, любить её казалось мне всё естественнее – после того как между нами сверкнула и начала постепенно разгораться та искра взаимности, которую умеет высечь природа из первоначальной дружеской расположенности.

С некоторой условностью нашу пару можно считать целинной: мы вместе работали в целинном отряде после второго курса, но только на обратном пути в Москву обратили особое внимание друг на друга.

Два с половиной года мы сближались друг с другом всё теснее, и стало ясно, что влюблённость наша переросла в то, что называют любовью. На четвёртом курсе наши отношения естественным образом перешли в подготовку к свадьбе, и после сдачи зимней сессии мы поженились. На свадьбе, кроме родственников, было много целинников во главе с самим Женей Отачкиным, так что озорное студенческое веселье победило все попытки устроить чинную «свадьбу как надо».

О самом главном «как надо» знали только мы двое – о том, что мы были первыми друг для друга.

Ещё до свадьбы обнаружилось наличие некоего социального мезальянса. Оказалось, что Танин отец – директор крупного проектного института (как тогда говорили: номенклатурный работник). Мне это было как-то не по нутру, но ведь не на самом начальнике я женился. Его тоже не радовало наличие заключённого отца у грядущего зятя, но они с женой очень любили Таню, младшую из трёх дочерей, и кое-как смирились с этим фактом.

Нам выделили комнату в большой трёхкомнатной квартире Зиновьевых на улице с многообещающим названием Фортунатовская (на самом деле Фортуна тут не при чём, улица названа в честь инженера-строителя). Это было большое благо по тем временам. Так я стал «приймаком», как называли когда-то мужа, поселившегося в семье жены. Две другие дочери уже были обеспечены жилплощадью, младшую родители отпускать не хотели.

Одиннадцатого декабря 1968 года произошло вечное человеческое чудо: появилась на свет Аня, Анюта, Анечка. Этим чудом началась непрерывная цепочка чудес – участие в её освоении мира. Я стал читать книжки о младенцах – все, какие удавалось раздобыть. Тогда это было непросто: литература о семейном воспитании выходила очень редко и сразу становилась страшным дефицитом. Но главная книга была передо мной – наша дочка.

Анюта (я долго называл её «Анка») стала первым моим проводником в начальный период человеческой жизни. До этого похожую роль играли для меня младшие братья, но с ними я ещё не был способен на такое углублённое путешествие. Анюта оказалась и первым слушателем вариаций на тему «Волшебного возка»129. Да, сколько всего первого у твоего первого ребёнка…

Боже, каким я был самоуверенным! Думал, что всё можно прочитать у других или придумать самому, искал концептуальные подходы и старался последовательно применять их. Хотя я вёл что-то вроде родительского дневника, но делал это изредка, записывая преимущественно те ситуации, которые мог довести до некоторой идеи или увидеть в них выразительный образ. Гораздо чаще, чем присматриваться и вникать, я пробовал и экспериментировал.

Слишком не нравилось мне то обращение с детьми, к которому привыкло большинство окружающих. Ребёнок мне представлялся равноправным взрослому существом, у которого просто более ограниченные возможности, и наше дело – помогать ему идти по жизни (отсюда «педагогика»: ведение ребёнка), пока ему нужна наша помощь. Тогда я ещё не понимал, что всё гораздо глубже, что в чём-то ребёнок превосходит взрослого, что у малыша многому можно научиться. Не понимал, хотя всё-таки незаметно учился.