– Должна?! – возмутилась я, не дав матери договорить. – Во-первых, я никому и ничего не должна. А во-вторых, кому нужен жалкий аттестат из подобия на школу? Он не даст мне ничего, кроме жутких воспоминаний.

– Ты не права.

– Серьёзно? – злость подступила к горлу. – Хочешь меня переубедить? Что дало тебе образование в этом сарае? Ничего того, чем можно было похвалиться. Я не собираюсь походить на тебя – неудачницу из социальной конторы, которая побирается на нужды и выносит горшки за стариками! Ты лицемерка, играющая роль одуванчика с добрым сердцем, когда на деле не способна полюбить даже собственное дитя! Я быстрее сдохну, чем стану такой как ты! Поняла?!

Слова извергались прежде, чем я успевала их осмыслить. Тем временем оторопевшая мать искала опору в стене. Её глаза наливались слезами, но та усердно их сдерживала.

Теперь она глотала ту боль, что когда-то причинила мне.

– Я люблю тебя, Даша, – вырвалось едва слышно. – Люблю.

В своё время долгожданная фраза нисколько меня не тронула, только больше разозлила.

– Я тебе не верю… Теперь мне плевать. На тебя. На твою любовь. И на твои фальшивые чувства.

Мы смотрели друг на друга в упор. Кто-то воевал от обиды, кто-то мысленно молил о пощаде. Мама поправила ворот халата, словно справляясь с удушьем, а затем ровным тоном вымолвила:

– Я тебя услышала, дочка. Поступай как знаешь.

На этих ловах она бросила полотенце на стол и покинула кухню.

Я давилась кипячёной водой, украдкой наблюдая за её тихими сборами. В глубине души мне хотелось, чтобы разговор продолжился, но этого не случилось. Звук закрывающейся двери поставил точку на возможности смягчить ситуацию. Впрочем, содрогаться от чувства вины я тоже не собиралась.

Каждый получает то, что он заслуживает.

Оставшись в полном одиночестве, я немного расслабилась. Включила музыкальный канал, взялась за тарелку с блинами. Сейчас их чернота меня не смутила. Есть хотелось так сильно, что сводило скулы. Последнее время моим основным рационом были анальгетики, антидепрессанты и снотворное, поэтому я с радостью расправилась с пережаренным завтраком.

Несколько раз попыталась дозвониться отцу, но каждый раз натыкалась на безликий автоответчик. Мы не общались с папой с того злосчастного дня, и мне чертовски его не хватало. Хотелось узнать, скучает ли он по мне так же сильно, как я по нему? Волнуется ли он или затаил обиду? Злится или прибывает в растерянности? Так или иначе оставалось только гадать.

После жирного перекуса мне захотелось как следует осмотреться. По приезде в скромное жилище матери, я закрылась в выделенной мне комнате и практически её не покидала. Лишь изредка посещала ванную и принимала приготовленную еду, подобно злостному заключённому.

На удивление квартира была прибрана и несмотря на кричащую бедность, отвечала уютом. Зайдя в комнату матери, что являлась гостевой, я на несколько минут потерялась в череде фотографий. Черно-белых. Цветных. Выцветших. И пусть они не имели достойных рамок, складывалось ощущение, что каждая из них была ей дорога. Выставленные на показ снимки красовались на низеньком серванте и нарочито мозолили глаз.

На фото мелькали разные лица: она, группы детей, старики, женщины в одинаковых футболках. Все они светились от счастья, позируя перед камерой. Казалось, Вера обожала свою жизнь, занимаясь чем-то вроде волонтёрства. Однако, ни на фотокарточках, ни в жизни она не нашла места для меня и папы.

Мы обоюдно вычеркнули друг друга, как какой-то пройденный пункт.

Родившая меня когда-то женщина выглядела старше своих ровесниц. В свои сорок два она напоминала моложавую старушку. Осунувшиеся лицо. Неуверенная осанка. Неухоженные русые волосы, что потеряли цвет. Морщины. В ней будто не было жизни, только тоска и подавленность.