Благодаря этому вмешательству логических связей в науке впервые появляется теория, в смысле гораздо более примитивном и более фундаментальном, чем тот, который наиболее обычен в литературе. Ибо когда речь идет о теории в науке, обычно имеется в виду некоторая система высказываний, одни из которых принимаются как гипотезы, в то время как другие логически связаны с этими гипотезами и друг с другом, обеспечивая нас объяснениями, проверками и т. п. Эта концепция сама по себе верна, но более важным кажется то, что отличительной чертой теорий является то, что в игру вступает «логос» как нечто отличное от опыта, так что приходится признать, что теоретический аспект науки возникает гораздо раньше, чем на уровне собственно построения теорий. Собственно говоря, он возникает еще на уровне формирования понятий и служит предварительным условием для того усилия объяснить, которое считается самой специфической задачей теорий. Это станет ясным в дальнейшем, когда мы специально займемся собственно теориями. Пока же посмотрим просто, как, опираясь на этот факт, мы сможем разобраться в давно дискутируемом вопросе о теоретических терминах, который мы начнем рассматривать здесь, а затем подробнее в разд. 3.2[112].

Именно благодаря присутствию «логических связей» между операционально установленными чертами реальности впервые появляется то, что называется теоретическими терминами. Это происходит по крайней мере по двум причинам. Первая состоит в том, что, когда некоторое множество предикатов структурировано так, чтобы обеспечить некоторое единство и обнаружить их взаимозависимость становится практически неизбежным, как мы только что подчеркнули, нужно дать этому единству имя. В то время, как ранее мы отстаивали именование такого единства на определенных психологических основаниях, теперь мы можем признать, что оно подразумевается самим понятием объективности. Поскольку объект есть результат применения к реальности определенных критериев объективности, когда эти черты реальности объективно установлены и связаны воедино, объект существует, а коль скоро он существует, почему бы не дать ему имя? Ошибкой было бы, если бы под этим именем мы понимали объект как что-то обладающее этими свойствами, как некоторую предлежащую скрытую реальность, проявляющую некоторые черты, тогда как на самом деле объект – это просто и есть эти черты или атрибуты (не забудем, что в этой книге термин «атрибут» используется в его техническом смысле, т. е. не как некоторый элемент языка – как при использовании этого термина в грамматике, – но как черта реальности, такая, как свойство, функция или отношение, которая может быть обозначена предикатом соответствующего языка) или, лучше сказать, структурированное множество их. Но, с другой стороны, мы должны признать, что объект должен называться обязательно теоретическим термином, ибо отдельные операции не могут показать нам, что определенные атрибуты совместны; не могут они, конкретнее, показать и то, почему они должны быть сгруппированы так, а не иначе. По этой причине объект не только по необходимости является результатом теоретического построения, но отсюда уже следует, что теоретические термины необходимы в науке, хотя бы для именования ее объектов и для «осмысления» операционально полученных эмпирических результатов. Очевидно, что теоретические термины еще более необходимы на собственно теоретическом уровне, т. е. когда «теоретические предметы (entities)» постулируются в теории для получения объяснений[113].

Поясним нашу мысль следующими примерами. Если Солнце, Земля, Луна (вещи «повседневного опыта») рассматривать лишь постольку, поскольку у них есть масса, положение во времени и пространстве в некоторой системе отсчета, некоторая скорость и они испытывают силу притяжения, игнорируя все их остальные черты, в том числе наличие у них объема, они будут рассматриваться как «материальные точки» и изучаться как объекты классической механики частиц. Термин «материальная частица» – теоретический термин в нашем смысле, поскольку он не является именем какого-либо операционально определимого атрибута