Самые ужасные дни начались для семьи Сухачёвых даже не в самом начале войны, когда на фронте оказались четверо детей, а в Ленинграде остались Александра Алексеевна и еще четыре ребенка. Страшным днем для всех жителей Ленинграда и моей семьи в том числе стало 8 сентября 1941 года. В тот день немецкие, финские и испанские («Голубая дивизия») войска при участии добровольцев из Северной Африки и Европы окружили город. Это было начало тяжелейших испытаний для нашей страны и для моей семьи. Долгих восемьсот семьдесят два дня, по январь сорок четвертого года, длился этот кошмар. Тогда же, в сентябре сорок первого, все думали и говорили, что блокада продлится недолго – две-три недели, максимум месяц. Они ошиблись в предположениях на два с половиной года.

Недавно в Петербурге я разговаривал с моим другом об этих ужасных днях. Мы сидели в красивом ресторане, вкусно ели и пили, делились историями о наших семьях и том страшном времени. Придя домой, я долго не мог уснуть. Что-то не давало мне покоя. Я чувствовал, как будто кто-то хочет мне о чем-то сказать. Включив свет, я достал бумагу, ручку и стал писать. То, что получилось, позже удивило меня самого. Вот эти строки.

Я видел глаза петербуржцев,

Говорящих со мной о блокаде.

Глаза, наполненные горем,

Кричащие об этом аде.

В век мирный, пустой и бездушный

Храним мы кусок этой боли,

Делясь, как краюшкой хлеба,

Историей этого горя.

Мой сын, моя дочь, мои внуки!

Глядя в глаза петербуржцев,

Увидьте в них жажду жизни

И помните эти строки.

Та жажда спасла их от смерти.

В мороз согревала надеждой.

Заставила биться сердце

Под ветхой, в прорехах одеждой.

Всем тем, кто пережил муки,

И тем, кто умерли раньше,

Позвольте сказать спасибо

За шанс жить спокойно дальше.

Удивительным образом это стихотворение прозвучало на встрече блокадников 9 мая 2016 года в Петербурге. Оказывается, бабушка, прочитав стихи, попросила мою маму отправить их в Петербург. Там стихотворение оказалось в руках маминого учителя, бесподобной Галины Васильевны Комяковой, рассказ о которой был бы достоин отдельной главы. Она-то и передала стихи организаторам вечера. На встрече было больше пятисот человек. В основном как раз те самые жители Ленинграда, пережившие блокаду. Когда ведущий читал эти строки, в зале воцарилась гробовая тишина. Потом люди стали просить, чтобы ведущий прочитал стихотворение еще раз. Как рассказала Галина Васильевна, которая тоже присутствовала на этом вечере, некоторые старики плакали.

Как-то я приехал в Петербург и решил зайти туда, где жили мои родные в тяжелые годы блокады. Их дом находился на улице Воронежской, в нескольких минутах ходьбы от Обводного канала. Я увидел старую шестиэтажную постройку. В ней было всего одно парадное, хотя я бы назвал его скорее подъездом, ибо на парадное оно точно не походило. Квартиры «украшали» в основном облезлые, старые, выкрашенные в коричневую краску двери. На некоторых даже остались таблички: «Волковой – звонок такой-то», «Иванову – такой-то». Дед Василий рассказывал, что их семья жила в квартире номер один, а в этом доме всего один подъезд, и квартиры начинаются с седьмой. Когда я пытался выяснить у соседей, почему такая странная нумерация, никто не сказал мне ничего конкретного. Отмечали только, что была какая-то неразбериха и поэтому квартиры теперь начинаются с седьмой.

Подробно об истории моей семьи, об этом доме, о судьбах людей, его населявших, написал мой двоюродный дед Михаил Павлович Сухачёв в своей книге «Дети блокады», которая вышла в свет в издательстве «Детская литература» в 1989 году. Эта книга переиздавалась четырежды. Мне посчастливилось лично общаться с Михаилом Павловичем (дядей Мишей). Он единственный из большой семьи Сухачёвых, в тысяча девятьсот двадцать девятом году переехавшей в Ленинград, и сегодня жив. Да еще как жив! В свои почти девяносто он чуть ли не каждый год ездит в Европу кататься на лыжах. Его внук Кирилл как-то в шутку заметил: «Михаил Павлович в этом году вернулся из Андорры и удивительным образом ничего себе не сломал».