Получившие, к сожалению, широкое распространение и часто портящие человеческое существование жадность и эгоизм возникают, по крайней мере, частично, из ощущения необходимости компенсировать смутное ощущение неправильности происходящего. Такое ощущение есть не что иное, как духовная нищета, но мы сами редко видим ее как таковую. Если бы мы были на это способны, все сильно изменилось бы. Ну а пока, чем тревожнее мы себя чувствуем, тем более автоматическим становится наше поведение, и тем дальше уходим мы от нашей истинной природы. Чем более механистическим становится наше поведение, тем сильнее терзают нас по большей части подсознательные конфликты, тем глубже становится ощущение собственной никчемности, ущербности – и тем отчаяннее наши усилия компенсировать эти дефекты.

Наша компенсаторная погоня за материальными благами или преимуществами, в каких бы скромных размерах это ни происходило, это всего лишь попытка создать новую личность, опирающуюся скорее на материальные, а не духовные ценности. Совершенно очевидно, что в качестве мерила успеха именно эти ценности наиболее уязвимы – мы можем заболеть, или потерять свои деньги за одну ночь. Однако, чем сильнее угроза, тем отчаяннее наша борьба за то, чтобы защитить свою добычу, и тем сильнее наша враждебность по отношению к тем, кто, как нам кажется, ей угрожает.

Еще один источник насилия, тесно связанный с тем, что уже было сказано, – это невежество или реальное непонимание собственной природы. Если мы не осознаем полностью божественную основу нашей природы, в таком случае у нас мало надежды на водительство, разве что сама природа наша, действуя тайно, вопреки нам самим, может указать нам путь. В границах, очерченных нашим невежеством, нас ведет к жизни иллюзорной, управляемой кажимостями материального мира. Как только мы теряем ощущение обитания во вселенной, где буквально все проистекает от Бога («Бог, – сказал Исаак Пенингтон, – есть внутренняя сущность всего, что нас окружает»), мы начинаем отделять материальное от божественного, придавая материальному самостоятельную значимость. И именно тогда мы привыкаем к мысли о необходимости приобретения или удерживания материальных предметов, таких как территория или богатство, или привилегия, посредством насилия.

По сути своей, подобный процесс является базисом в высшей степени материалистической философии (я не хочу называть ее материализмом, поскольку данный термин обладает в философии вполне конкретным значением). Этот способ мышления я так часто наблюдал в обществах, весьма различных при этом по культуре, что он кажется мне почти вездесущим. Более того, все мы в той или иной степени разделяем его, хотя квакеры в совокупности, пожалуй, все же меньше, чем большинство. И, конечно же, члены определенных христианских конфессий могут признавать такой подход совершенно обоснованным.

Из веры в основополагающее несовершенство человеческой природы, а также в реальность и важность материального мира, что предоставляет нам суррогатные способы измерения нашей ценности, вытекает целый ряд умозаключений.

Прежде всего, оправдывается насилие: цель оправдывает средства, конечный результат важнее, нежели те, кто могут оказаться на пути достижения его.

Далее, сим оказывается уважение к иерархии и всем атрибутам высокого социального положения, как показателям успеха. С тем же успехом подтверждается наш собственный статус за счет присвоения более низкого статуса, к примеру, женщинам, людям другой расы, цвета или класса, людям с явно более низким интеллектом, беднякам, и т. п. Отсюда – возвеличивание условностей, поскольку именно власть условностей поддерживает и соблюдает такие критерии суждений. Тем самым я вовсе не хочу сказать, что философия в обязательном порядке является консервативной в обычном смысле слова (хотя может быть и так), но что огромное значение приобретает ортодоксальное следование какому-либо конкретному учению, даже если оно авангардное или революционное.