Аструга подвела обнаженную пациентку к котелку и показала, как ей нужно расположиться: широко расставить ноги по обе стороны, чтобы угли не обожгли ступни. Рехина продолжала помешивать уже забурлившую жидкость, а Дольса протянула девушке нечто вроде посоха, чтобы та оперлась ягодицами, поскольку стоять, раздвинув ноги, ей предстояло долго. Когда испарения заклубились у девушки между ног, Аструга натерла этим лекарственным дымом ее клитор и заставила как можно шире пальцами раздвинуть вагину.

– Курения должны пробраться в самую глубину, – услышал мальчик. – Если не получится, ты так и не избавишься от ублюдка, который у тебя внутри.

Уго замер, его как будто околдовали. Он смотрел, как девушка старательно работает с вагиной и клитором, то поглаживая себя, то царапая, обильно истекая потом; дым обволакивал все ее тело, она тяжело дышала, и полные груди поднимались и опускались в такт движениям живота, который судорожно сокращался, как будто стремясь вобрать в себя весь дым и тем самым вернуть девушке свободу, честь… и, быть может, жениха или мужа.

– Я же тебе сказала: самое главное, самое главное…

Уго отскочил назад, сердце его чуть не лопнуло. Мальчик не заметил, когда Дольса успела выйти из давильни. И не знал, вышла ли вместе с нею и Рехина. Уго больше не осмеливался приникнуть к решетке и на Дольсу взглянуть тоже не мог. Он почувствовал что-то мокрое у себя в межножье. Прикоснулся ладонью… И на рубашке тоже! Господи! Уго замер, отвернувшись лицом к стене.

– Что такое? – спросила Дольса, а потом, догадавшись, рассмеялась. – Вон там стоит лохань с водой, – весело подсказала она. – И больше сюда не возвращайся. Они уже скоро выйдут.

Уго не стал прощаться. Просто развернулся и побрел к лохани.

– Мир тебе! – прозвучал за его спиной голос Дольсы.

После этого случая Уго провел несколько дней под началом Маира.

– Ты что-нибудь знаешь о виноградниках? – спросил еврей. – А о деревьях, о садах, о земле? Зачем же тогда тебя ко мне прислали?

Уго пожал плечами. Действительно, ему самому хотелось бы остаться у Жакоба, однако Маир сказал, что перекупщик в нем пока не нуждается.

– Вопрос в том, нуждаюсь ли в тебе я.

Июнь подходил к концу; хозяин и работник направились к самому краю виноградника, где росли годовалые розы.

– Солнце и зной – это очень плохо для молодой лозы, – пояснил Маир, а потом показал, как увлажнять землю у самого корня и как ее уплотнять, чтобы солнце не проникло в почку сквозь трещины и не высушило растение.

Они работали несколько дней подряд от рассвета до заката, и это было тяжело. Уго в изнеможении валился с ног в давильне сразу после ужина, который Маир ежедневно поставлял ему. В давильне было просторно, здесь помещалось множество инструментов и разные приспособления для сбора винограда.

– А кто за всем этим присматривал, пока я не начал тут жить? – поинтересовался Уго.

– На огородах и виноградниках есть специальные сторожа.

От молодых лоз они перешли к старым и очистили весь виноградник от сорняков – Маир с помощью маленькой мотыги, а Уго – вручную. Худой и жилистый еврей как будто не чувствовал ни жары, ни напряжения сил, ни усталости, а вот Уго, проводивший каждый день согнувшись в три погибели, к вечеру едва мог выпрямиться, боль в спине мучила невыносимо. Маир не придавал никакого значения его жалобам.

– Ты молодой, – отвечал он. – Пройдет.

А вот на раны, о которых мальчик даже не упомянул, решив, что дело того не стоит, Маир обратил внимание сам: это были волдыри на ладонях, некоторые из них выглядели совсем плохо; Маир заметил их, когда они обедали в тени смоковницы, рядом с давильней.