– Говорят, что они вкусные.

– Если с укропом отварить, – вспомнил отцовские наставления брат. – А если с луком, то невкусные?

– Не знаю, я их не ел – я подхватил ведро. – Пошли домой, а то самих комары сожрут.

– Давай поставим в спальне, – предложил дома Пашка.

– Зачем?

– Мамка с батей утром проснутся и обрадуются, что мы много наловили.

– Давай, но в ведре нельзя, в него корову доят. Давай в тазу.

Мы переложили раков в большой жестяной таз и поставили на полу возле родительской кровати.

Утром, зевающий и продирающий глаза отец, вставая с кровати, стал в таз. Вот крику-то было!

– Убью, уроды!!!

– Батю рак укусил! – закричал Пашка.

– Они же не кусаются?

– Значит…

– Уроды!!! – отец топотал из спальни.

Мы, вскочив с кроватей, в страхе бежали из дома, а вслед нам летели раки и отцовские проклятия.

Сапоги мертвеца

– Владик, ты что, завшиветь хочешь? – спросила мать. – Сходи, почисти навоз.

– А какая связь? – Пашка вытащил свой верный ежедневник и помусолил карандаш.

– А связи никакой, – развела руками мать, – просто навоз надо чистить кому-то. Иди и чисти, – пнула меня ногой. – Язвенник проклятый!

– У Влада язва? – оживился Пашка.

– Пока нет, но со временем…

– Доброе утро, горбатый герой, – отец с песней вошел в прихожую, – здравствуй, горбатый герой. Возвращение дяди Васи, – он растопырил руки, как горилла.

– Сыскался! – мать всплеснула руками. – Явилось горе наше, не запылилось!

– Хорошо живем, – отец уселся на табурет, – борщ есть и котлеты на второе.

– Вить, ты чего? – мать с подозрением принюхалась.

– Раньше сапоги с мертвых снимали, – разглагольствуя, отец достал из сумки сапоги и водрузил их на стол.

– Это как? – Пашка был от рождения любопытен.

– А вот так: шлепнули тебя, – отец сложил два пальца и ткнул ими в лоб Пашке, – и все, сапоги твои забрали.

– У меня нет сапог.

– Может поэтому, – посмотрел на нас задумчиво, – вы пока и живы, что у вас сапог нет. У немцев сапоги были удобные: кожа, широкие и с подковками – чечетку танцевать можно, а тут – какие пришлись. Но ничего, если начистить как зеркало, то можно будет выходить в люди, как Максим Горький.

– Бери сапоги батины и иди чисти хлев, – прервала демагогию мать.

– Это большая честь, – важно заявил Пашка.

– А ты, – мать ловко отвесила Пашке оплеуху, – иди за ним и записывай. Будешь как фронтовой корреспондент. Хроника пикирующего бомбардировщика, все дела. А ты, Витя, про сапоги мне расскажешь…

– А сапоги? – спросил я.

– Сапожник завсегда без сапог, а директору без сапог нельзя, – отец подтянул сапоги к себе. – Горбатые не терпят суеты.

– Иди без сапог, – мать дернула меня за плечо, – трудности закаляют характер.

– Пап, а ты у кого их спер? – спросил Пашка.

– Почему сразу спер? Мог же и купить…

– За какие шиши ты их купил? – подозрительно прищурилась мать.

– Ну, не купил… Все равно…

– Откуда сапоги, Вить? Ты не юли, скажи нам.

– В общем, заезжал я к Нинке. Смотрю, в коридоре сапоги стоят. Ну я их и того.

– Ворюга ты, Витя!

– Не своруешь, где возьмешь? – отец пожал широкими плечами.

– Нинка твоя клуша еще та, сидит в своей общажной пердильне безвылазно, но может же и догадаться, что ты сапоги увел.

Старшая сестра отца тетя Нина Свечкина с дочкой Лариской жили в Клиновске, в общежитии карандашной фабрики, с общей чадной кухней, где было не пройти от изрезанных столов и колченогих стульев, и одним туалетом и умывальником на весь этаж. У них было две с половиной комнаты. То есть их комната и комната покойного мужа – Васи, с которым тетя Нина разошлась незадолго до его смерти. Комнаты были расположены напротив друг друга, в конце коридора, поэтому они выгородили пространство между комнат и поставили дверь. Там стол обеденный и холодильник, типа импровизированной столовой. Почему-то это помещение они называли куркурятником. А перед этой дверью, с внешней стороны коридора, стоял большой и тяжелый деревянный ящик с двумя навесными замками для хранения картошки.