Пока наносил две фляги, широкую кастрюлю и таз, отец уже успел умять сковородку яичницы на сале, а бабушка пожарить картошку, опять же на сале.

– Где тебя носит? – недовольно спросил отец. – Картошка стынет.

Судя по тому, что большая сковорода с картошкой опустела всего наполовину, картошка «стыла» недолго.

– Я воду носил.

– Наносил?

– Так точно.

– Вот так и подобает вести себя истинным тимуровцам!

– Садись покушай, Владик, – вставила бабушка, – а то ничего не достанется, – покосилась на сына.

– У меня растущий организм, – отец налил в стакан самогон и махом опрокинул в себя, – мне калории и микроэлементы всякие нужны.

– У тебя всю жизнь растущий организм, – укорила бабушка. – Только пользы с него нет.

– Это еще как посмотреть, – когда отец выпивал, его часто тянуло на демагогию. – Наука диалектика учит нас, что учение Маркса всесильно, ибо оно верно. И наоборот, как говорится. Вот так и с пользой от меня. Но зато я ёмок, не тщедушный какой, – отец ласково огладил живот.

– Вить, хватит языком впустую молоть. Ешьте.

Я налег на картошку, соленые огурцы, квашеную капусту и сало. Отец допил бутылку.

– Мам, давай еще одну.

– Ты же за рулем!

– Ничего страшного, я же депутат, – любовно погладил значок на лацкане пиджака. – Семь бед – один ответ, – махнул рукой. – После нас хоть Андропов. Лучше быть нищу, да живу, чем богату, но мертву.

Вздохнув, бабушка принесла еще бутылку.

– На бога надейся, а наливай себе сам, – отец выпил стакан. – Помнишь, как мойву с морковкой тушили?

– Не помню я.

– Ну как же? – удивился. – Морковочку с лучком потушишь на сковородочке, а потом туда мойвочку и сверху этак той же морковочкой и прикроешь, – причмокнул. – Объедение получается и мойвой совсем не пахнет.

– Не помню.

– Нинка ее еще очень любила. Как сядет жрать, так за уши не оттащишь. Помнишь, как она сковородку одна съедала?

– Как ты сковородку грибов или там жарехи съедал, – кивнула бабушка, – помню. А как Нинка мойву – нет. Да и не покупали мы мойву, у нас селедка бочками стояла.

– Селедочка дело хорошее, – вздохнул отец и снова набулькал стакан. – От селедочки душа радуется и желудок играет, или, как говорится, наоборот, – выхлебал самогон, поморщился. – Короче, Склифосовский! А селедки у тебя нет?

– Селедки нет. Селедка сейчас дорогая, только на кильку и хватает.

– Килька есть?

– Есть чутка.

– Вот то-то и оно! Неси, старушка дряхлая моя.

Бабушка принесла миску мелкой соленой кильки и отец начал поглощать ее так жадно, будто ничего не ел неделю.

– Мелковата, – чавкая, сказал папаша, – и надо с лучком солить.

– Еще что? – кротко спросила бабушка.

– Еще хорошо бы маслицем полить, для аромата.

Бабушка встала с колченогого стула, оставшегося от усадьбы какого-то помещика, достала с полки бутылку масла и молча поставила перед отцом. Папаша, нисколько не смутившись, щедро полил маслом кильку, потом остатки картошки, потом кусок хлеба. Оглядел дело рук своих, потер их, словно большая навозная муха и сказал без ложной скромности:

– Это хорошо, – после чего продолжил подкрепляться.