Сандалии с загнутым верхом, почти не касаясь земли, несли его обратно в сторону рынка.

Взбираясь на высокую стену, отделявшую рынок от остальной части города, аль-Мажнун услышал за спиной громкие крики преследовавших его торговцев.

– Держи вора! Он украл мою соль! – кричал обвязанный черной чалмой, в длинном коричневом халате чернокожий мессуфа, то и дело на бегу стараясь выбрать удобную позицию для броска копья.

– Этот негодяй украл мое золото! – вопил одетый в синий тюрбан и ярко оранжевые парчовые штаны бербер-санхаджа, размахивая кривой бедуинской саблей, яростно пытаясь опередить чернокожего мессуфа и первым настигнуть пронырливого воришку.

Перебравшись через увитую плющом и диким виноградом стену и не без труда увернувшись от ударившего рядом с ногой копья, аль-Мажнун растворился в шумной толпе рынка.

Сбивая попадавшихся на пути прохожих и ловко перекатываясь через повозки, груженные арбузами и дынями, аль-Мажнун вдруг оказался у дверей лавки знакомого торговца парчой.

Машинально сунув в руку торговца маленький мешочек золотого песка, заблаговременно припрятанный в кармане халата, аль-Мажнун исчез за дверями лавки.

– Мустафа! Скорее неси индиго и одежду знатного сонинке, – выпалил аль-Мажнун, переводя дыхание.

– Аль-Мажнун! Но здесь песка лишь на один тюрбан! – возмутился торговец.

– Я расплачусь с тобой, как только оденусь! Да, и еще: ты меня здесь не видел! За это получишь отдельную плату! – произнес аль-Мажнун, запихивая колпак, халат и сандалии с загнутым верхом в холщовый вьюк.

Оглядев аль-Мажнуна со всех сторон, торговец Мустафа отметил его потрясающее сходство с вельможей сонинке. Синий тюрбан с серебряной заколкой в виде полумесяца в сочетании с коричневым халатом и синими парчовыми шароварами очень подходили к вновь приобретенному с помощью индиго, иссиня-черному цвету лица, рук и ног, подчеркивая знатность происхождения владельца.

– Точно для меня берег! Все как по мне сшито! – воскликнул аль-Мажнун, оглядывая себя в зеркале.

Расплатившись с торговцем, аль-Мажнун, уже в новом обличии направился выполнять распоряжения хозяина аль-Фаруха.

Не пройдя и десяти шагов от лавки торговца парчой, он внезапно наткнулся на своих преследователей.

– Смотрите, господин! – кричал чернокожий мессуфа берберу-санхаджа, указывая острием копья на аль-Мажнуна.

– Это он! Это точно он!

– Да что ты говоришь?! Глупый раб! Да укоротит Аллах милостивый и милосердный твой длинный язык! Тот был бербер, в большом черном колпаке и черном халате! А этот черный вельможа сонинке, в синем тюрбане, коричневом халате и синих парчовых шароварах! – произнес, негодуя, бербер-санхаджа.

– Скорее ищи вора! И не раздражай меня своими глупыми домыслами! – добавил он, пытаясь разглядеть в бурлящей толпе рынка запомнившийся ему остроконечный колпак со звездами.

Нагрузив дородных и весьма откормленных верблюдов бурдюками с водой, глиняными амфорами с зерном и тюками с продовольствием, накормив и напоив вновь приобретенных черных невольников и невольниц, аль-Мажнун повел караван в направлении городских ворот.

«Узнает ли аль-Фарух о моей маленькой шалости на рынке?» – размышлял аль-Мажнун, погоняя верблюдов и скот и время от времени покрикивая на черных невольников.

Шум городских улиц остался далеко позади, впереди за городскими стенами простиралась, переливаясь песчаными волнами, великая пустыня.

Жаркое сахарское солнце медленно клонилось к горизонту, раскрашивая синюю гладь неба в мягкие розовые тона.

Аль-Мажнун вдруг вспомнил, что когда-то давно он был катибом[6] и одновременно поверенным в делах самого эмира