Ещё одна изысканная черта во внешности Пэйона – его крахмальная кожа. Жители Фенрии, в большинстве своем, обласканы лучами неугасаемого солнца или смуглые от рождения, как я. А тон кожи Пэйона является эталоном красоты, достижимым лишь столичным вельможам. У Пэйона нет титула, и всё-таки его кожа безупречна. И даже шрамы на щеках ничуть не портят его красоты. Да, Пэйон красив. Красив даже тогда, когда глаза собираются в кучку от излишества выпитого алкоголя.
Все перечисленные изъяны в его внешнем виде хоть и незначительны, но совершенно точно указывают на его «юношеское» разгильдяйство. Вот только Пэйон давно вырос. Ему тридцать семь лет. Для этого возраста разгильдяйство и любовь к веселью, – в самых различных его проявлениях, – неприемлемы. Неприемлемы и для высокопоставленного лица, которым он является.
Однако я догадываюсь, что Пэйону плевать.
Я иду за ним и веянием непринужденной грации, чрезмерного самолюбия и обманутых надежд. Нарциссы. Их чарующий аромат не перебьет даже терпкое вино.
Прохожу в тесное помещение – кладовую. И снова Пэйон оказывается непозволительно близко ко мне. Внезапно букет одеколона из приятного сладостного становится тошнотворно приторным.
– Я сказал: «подарок»? Это, скорее, награда за твою победу, – тихо проговаривает он.
– Я не рассчитывала на награду. Да и принимать ее кажется неправильным. Я ведь проиграла в дуэли колкостей. – Глупо было начинать эту перепалку. Я хотела уколоть Пэн, а по итогу сама нарвалась на залп наточенных копий, устремленных в самую душу.
По какой-то необъяснимой причине все, кто общается с Пэйоном, становятся поразительно остры на язык. Его подчинённые – самые большие язвы, каких я только встречала. И хоть я уступаю немногим, но в число участников команды Пэйона не вхожу.
– Да, досадно. – Как я и ожидала, он разочарован. – Если бы ты проводила больше времени среди нас, то наверняка бы знала, что ответить. Хорошо, что я испытывал тебя в поединке на мечах, а не на словах.
Пэйон говорит какую-то нелепицу. В том, чтобы просить растолковать его пьяные бредни нет никакого смысла, поэтому я отмахиваюсь:
– Даже если бы я умела парировать оскорбления, как ты, то не нашла бы, что на это ответить.
– Ты так в этом уверена?
– Конечно уверена. Правда на ее стороне, и спорить с этим было бы глупо.
– Что если я скажу, что она не права? – В его карих глазах танцуют язычки пламени.
Я цокаю. Меня выводит из себя то, что он говорит загадками.
– Можно не выражать недовольство так явственно? На вот лучше, надень, – Он бросает в меня комком одежды.
Я расправляю и рассматриваю плащ с затейливым капюшоном.
– Я носил его, когда жил далеко за пределами Аризода, – он перестает шептать, и мы больше не выглядим, как парочка, которая решила уединиться ото всех, – это была форма для тех, чье существование представляет собой государственную тайну.
– Надо же! – Я просовываю голову через тесное отверстие. – Теперь я с лёгкостью опознаю их, если когда-нибудь увижу.
Лоскут чёрной ткани душит меня. Я натягиваю его на нос и чувствую, как плотно прилегает маска. Тени массивного капюшона ложатся на глаза. Передо мной возникает шторка из тёмной полупрозрачной материи, закрепленная на маску специальными заклёпками.
– Всё равно я не стал одним из них, – заявляет Пэйон.
– А значит, можно разглашать государственные тайны?
Тот, чьё существование так и не представило собой государственную тайну усмехается и заботливо поправляет капюшон своей старой формы.
– Я бы не стал разглашать, если бы не был уверен, что ты никогда не встретишься ни с одним из них.