Потом подъехал  на  машине   папа, выгрузил коляску, усадил в неё сияющую Машу и, прямо по глубокому снегу, буксуя и хохоча, как ненормальный, сразу покатил с ней к огромному  деревянному монстру с заколоченными окнами.  Они с Машкой  очень любили этот дом, куда их детьми отправляли на каникулы к деду с бабкой.

Танька их глупых восторгов  не разделяла.  И  дом видела всего пару раз на старых фотографиях.

Мрачный серый ноябрьский полдень  тоже не располагал к веселью.  Внутренности   этого дома   после  их просторного  светлого  городского особнячка тем более не вдохновляли.

Папа и бабушка  таскали из машин вещи, Маша, как угорелая носилась по пыльным пустым комнатам на своей коляске, и только Танька, как прибитая,  сидела на широкой лавке возле ледяной  белой печи,  тупо взирая на этот кошмар, и всё ещё надеясь проснуться.

В эту ночь они спали, кто где упал. Прямо в одежде.  Потому, что обе  печи, хоть и затопили сразу,  но настывший за годы дом, толком не прогрелся даже к утру.  Перекусили дорожными запасами  и снова принялись отмывать  комнаты и раскладывать вещи.  Папа  где-то всё время пропадал, налаживая то воду,  то газ, то ещё что-то. С газом ничего не получалось, поэтому вызвали газовиков а еду варили и грели на срочно купленной плитке и в новой микроволновке.

К вечеру следующего дня  более или менее обустроились, и впервые за четыре  дня Танька  нормально помылась в старой баньке из тазика и улеглась в нормальную постель в своей новой  комнате. Слово нормально  следовало бы взять в ковычки, но Танька понимала, что так, как было раньше,  не будет уже никогда. Придётся привыкать к тому, что есть.

А  потом она пошла в новую школу.  Документы туда заранее относил отец, а сегодня Танька, в сопровождении  самого директора и завуча предстала перед классом.

При знакомстве с классом директор представил её настоящим именем Танаис. Раздались смешки и откуда-то с задней парты пробасило:

– Короче, теперь Танькой будешь.

Танька  не смогла удержаться от улыбки и тоже прыснула в кулак.  Не сморщилась, не состроила недовольную мину,  а засмеялась. Контакт был установлен.

Но что и раньше для всех она была Танькой, решила не говорить.  Дома её звали Тана. И ей самой это имя очень нравилось. Не как у всех.  Но прочее окружение вопреки её желанию и на прежнем месте жительства  переиначило  в Таньку.  Типа, не фиг выделяться.

Оглядевшись, она с облегчением  отметила сплошь брюнетистые, как и у неё самой,  шевелюры и разной степени раскосости глаза  новых одноклассников.  Почти все столы были заняты, но кое-где сидели по одному.

– Иванов, Танаис  сядет с тобой.

– На фиг!? Мне и одному неплохо! Пусть  к  Зябкиной вон садится. У ней тоже свободно. – Басок с задней парты  выдал пару высоких нот.

– Нет уж,  у неё всё в порядке с оценками. А вот тебя Тана, может быть, немного подтянет. И в смысле дисциплины тоже.

– Это вряд ли, Тамара Михайловна. Я неисправим.

– Ну, вот и посмотрим, правда? А теперь, детка, ступай за последнюю парту  к Коле Иванову,  и продолжим урок.

Танька, немного сморщившись от нового приступа головной боли,  прошла между рядами и поставила рюкзак у последнего стола, на котором на сцепленных в замок руках  покоилась  кудлатая голова худенького  подростка.

Ночью   снова заломило поясницу. Пришлось встать и подбросить в печь побольше дров.  Из  открытой дверки утихающий огонь получил больше воздуха, и сразу выросшие языки пламени  крепко  обхватили и начали жадно облизывать  гладкую кору тонких берёзовых полешек.

Колчак  не проснулся. Только неловко поскрёб лапами по полу,  поворачивая к теплу другой бок.  Коротко вздохнув-всхлипнув, снова отбыл в собачью нирвану.