Такой же симбиоз-насилие, но в виде удачного «пиратского рейда» по захвату «корабля», образовал и другое великое царство жизни – царство растений. Здесь фотосинтезные бактерии внедрились в более крупные клетки, став предками хлоропластов современных растений и определив их образ жизни.

«Биополитики» видят нижний уровень агрессии-насилия на пределе существования возможных «сообществ», состоящих из отдельных самостоятельных единиц. Так, чистая микробная культура может реагировать на контакт с другим микроорганизмом (конкурентом) усиленной выработкой антибиотиков – химических агентов, разрушающих постороннюю микрофлору, задерживающих ее рост или инактивирующих ее (например, превращая клетки конкурента из вегетативных форм в покоящиеся споры). Аналогом агонистического поведения можно считать аллелопатию у растений – выработку соединений, токсичных для других растений.21

Представители «классической» биологии, не решающиеся на столь смелые спекулятивные предположения, довольствуются более или менее изученным в рамках парадигм Дарвина-Лоренца, когда агрессия и насилие предстают как физические, видимые, динамичные макровзаимодействия. Они осторожно определяют нижний уровень начала агрессивно-насильственного внутривидового поведения с членистоногих, актиний (сидячих морских кишечнополостных). Здесь клон воюет с клоном, хлеща друг друга ядовитыми стрекалами. Кроме собственно схваток, они демонстрируют сложное многоступенчатое моторное поведение.22 Представители биологических дисциплин резонно указывают на спекулятивность экстраполяций развитых макробиологических явлений на микроуровни (межклеточные, внутриклеточные) или же вообще на иные измерения нашего материального мира (черная дыра «агрессивна» по отношению к любой материи). Бесспорно, сами пределы действия явления устанавливаются в научном познании тем, каким образом мы определяем его сущность.

Э. О. Уилсон в 26 главе своей знаменитой «Социобиологии» отметил, правда, лишь в отношении человека, что такие исторические феномены, как геноцид, сильно зависят от агрессоров, которые должны появляться лишь изредка в немногих поколениях, чтобы направлять эволюцию.23

Эту идею вполне можно применить и к пониманию роли агрессивности и насилия в эволюции живого вообще, тем более что для того есть основания. Выражение «направляет» не означает «по имеющемуся плану» (телеологизм) или же в сторону «прогресса». Вряд ли имеет место в живой природе какой-то линейный прогресс, новые виды появляются в итоге редких, случайных, «счастливых», «золотых» мутаций – из миллиарда миллиардов неуспешных. Простые рептилии доказали свою лучшую адаптивность, живут не хуже и уже гораздо старше млекопитающих, как и древние бактерии, ровесницы жизни на планете вообще.

Как периоды революционного насилия – локомотивы истории (К. Маркс), так, похоже, насилие и его новые формы сопровождает появление новых «империй» живого. Если это и не «причина», то, по крайней мере, «форма» осуществления.

Мы уже упоминали точку зрения эволюционистов (Палмеры) о начале животной (эукариоты) и растительной жизни (фотосинтезные бактерии) как «поглощении» и «внедрении», актах насильственного симбиоза 1800 млн. лет назад.

Другой эволюционный «взрыв» произошел примерно 500 млн. лет назад, когда появилось половое размножение, основанное на перманентной конкуренции-состязательности двух полов, отношения между которыми по определению – балансирование на грани ненависти и любви, агрессии и аффилиации (слияния). Половое поведение – сложнейшая этограмма, в которой агрессия и насилие занимают важнейшее место.