Несомненно, что среди гражданских лиц тоже присутствует определенная группа, располагающаяся в самой верхней части континуума действий в бою: одни из них не боятся насильственных конфронтаций, другим удается переводить напряженность в стремительное нападение, а кое-кто и наслаждается насилием – как неудачным, так и успешным. Некоторые «полицейские-ковбои» слишком уж часто участвуют в перестрелках или избиении подозреваемых, для некоторых охранников садизм – обычное дело, а некоторые дети ведут себя задиристо. Однако все эти люди находятся в меньшинстве, а для теории ситуационного действия еще более важно, что речь идет о меньшинстве ситуаций. Здесь, как и в случае с солдатами, сообщающими о своих ощущениях в бою, необходимо действовать с осторожностью, чтобы выяснить, в какой степени рассказываемое от первого лица представляет собой общие выражения эмоций по поводу поединков, имевших место на том или ином расстоянии от говорящего, и насколько эти разговоры являются сотрясанием воздуха, похвальбой или попыткой скрыть свое реальное поведение во время схватки. В черных гетто крупных городов поединки иногда воспринимаются как «время, когда показывают телешоу» [Anderson 1999], однако подобное ощущение может быть более характерно для зрителей хорошо инсценированных боев, нежели для их непосредственных участников. Тем не менее реальное насилие действительно возникает в меньшинстве случаев, и путь к пониманию этого момента лежит через осознание того, каким образом отдельные позиции в конкретных ситуациях позволяют некоторым лицам воспользоваться напряженностью/страхом и трансформировать их в насилие по отношению к другим.

Какого рода страх большинство людей испытывает в насильственных ситуациях? Самым очевидным ответом представляется такой: они боятся быть убитыми или ранеными. Солдаты, видя разорванных снарядами своих товарищей или противников, разлетевшуюся на куски человеческую плоть либо агонию раненых с глубокими кровавыми ранами или вывалившимися из тела органами, по понятным причинам страстно не хотят, чтобы это случилось и с ними. Это соответствует известной закономерности: большинство людей стараются держаться подальше от источников физической опасности – солдаты пятясь отходят от линии фронта, участники массовых беспорядков занимают безопасную дистанцию от переднего края событий, бандиты, отстрелявшись с колес, стремительно уезжают с места происшествия. Все это укладывается в еще одну закономерность: насильственные столкновения приобретают наиболее затяжную и длительную форму там, где в них используются защитные механизмы, благодаря которым участники получают лишь незначительный урон. Например, в спорте, как будет показано в главе 8, насилие наиболее распространено в тех его видах, где участники соревнований наиболее надежно защищены от травм. А той социальной группой, где насилие встречается чаще всего, являются дети, которые редко способны нанести травмы друг другу33.

Однако это объяснение наталкивается на несколько парадоксов. Один из них заключается в том, что в некоторых социальных обстоятельствах люди готовы не только подвергнуться суровой опасности, но и фактически охотно испытывают боль и травмы. Обряды инициации, обычно предполагающие определенную степень дискомфорта и унижения, иногда бывают очень болезненными. У племен североамериканских индейцев инициации совершеннолетия для воинов включали не только болезненные испытания, но и нанесение порезов на тело, а пленники, которые хорошо держались под пытками, удостаивались почестей и могли быть приняты в племя. В некоторых уличных бандах инициация предполагает поединок с более крупным соперником и получение серьезных побоев [Anderson 1999: 86–87]; ритуал японской организованной преступности –