Там, где это было актуально, в книге также использовались количественные данные. Они оказались полезными (хотя и труднодоступными) применительно к некоторым аспектам насилия, совершаемого полицией, а военные реконструкции сыграли ключевую роль в пробуждении интереса ученых к тому, как на самом деле происходит насилие – к подобным данным относятся подсчеты выстрелов, сделанных солдатами, нанесенных ударов, израсходованных боеприпасов и потерь. Кроме того, были проведены детальные реконструкции нескольких массовых демонстраций и подробностей гибели их жертв (например, расстрела сотрудниками Национальной гвардии США студенческих выступлений в Кент Стейт в 1970 году26). Автор также опирался на данные о мародерстве и задержаниях в ходе массовых беспорядков и временны́е диаграммы их распространения и масштабов тяжести.

На протяжении всего исследования я придерживался правила давать собственные интерпретации данных. Зачастую это требовало разрыва с представлениями наблюдателей или предшествующих исследователей о том, что именно является важным, и выхода за рамки их понимания ситуаций. Можно сказать, что социология в значительной степени представляет собой искусство задания новых рамок для наблюдений других людей. Там, где эти предшествующие наблюдения принадлежат самим социологам, а новые рамки сильно пересекаются с прежними, можно говорить о накапливающемся прогрессе теоретических представлений.

Мои источники чрезвычайно разнородны – но именно так и должно быть. Для предметного понимания отдельно взятого феномена требуется взглянуть на него с как можно большего количества сторон. Методологический пуризм оказывается огромным камнем преткновения для понимания – в особенности в случае с таким трудным для постижения явлением, как насилие. Очевидно, что в будущем микросоциологические исследования насилия можно будет выполнять лучше, чем сделано в этой книге, – а пока важно задать принципиальное направление движения.

В главе 2 будет представлена базовая модель: насильственные ситуации наполнены конфронтационной напряженностью и страхом. Как следствие, в большинстве случаев насилие не идет дальше пустого бахвальства и патовых ситуаций, в результате чего мало что происходит либо совершаются неумелые действия, наносящие в основном незначительный и непреднамеренный урон. Для нанесения противнику реального ущерба необходимы траектории, позволяющие обойти конфронтационную напряженность и страх – о том, что собой представляют эти способы, речь пойдет в последующих главах.

В главе 3 описывается особая разновидность динамической последовательности, в ходе которой напряженная конфронтация внезапно разрешается в пользу одной из сторон, получающей подавляющее превосходство. В результате возникает ситуация, которую я именую наступательной паникой. Именно по такой схеме совершались многие нашумевшие зверства – включая значительное число случаев чрезмерного насилия, попадавших в заголовки новостей.

В главах 4 и 5 рассматриваются траектории обхода конфронтационной напряженности/страха, предполагающие нападение на слабую жертву. Здесь мы обратимся к ситуационным механизмам домашнего насилия, травли, вооруженных ограблений и разбойных нападений. Некоторые из этих разновидностей насилия более институционализированы, чем прочие, и воспроизводятся на протяжении того или иного периода времени. Наступательная паника, рассмотренная в предшествующей главе, также является одним из видов нападения на слабого, хотя и расположенным на другом конце континуума – там, где у соперника возникает слабость, а внезапность эмоционального сдвига выступает залогом жестокости нападения. Все эти разновидности нападения на слабого демонстрируют ключевую особенность успешного акта насилия: выбор цели, слабой в эмоциональном отношении, что оказывается более важным, чем физическая слабость.