Более сложная социальная организация в Греции, Риме и Китае эпохи Античности позволяла бросать в сражение более многочисленные (иногда порядка десятков тысяч солдат) и более дисциплинированные войска, которые могли вести бой целый день. В средневековой Европе сражения также обычно продолжались один день. Накануне эпохи Наполеоновских войн численность армий иногда достигала сотен тысяч человек, а сражения длились до трех дней. В мировых войнах ХX века сражения при поддержке массивного бюрократического аппарата тянулись до полугода и более – в качестве примеров можно привести битвы за Верден и Сталинград. В любой исторический период основную часть армий составляли молодые мужчины примерно на пике репродуктивного возраста, однако масштаб убийств определяется типом социальной организации. Эту вариативность невозможно объяснить борьбой за репродуктивные достижения. Эволюционировали в данном случае организационные приемы, позволявшие удерживать солдат в строю, где они могли наносить определенный урон противнику или по меньшей мере противостоять дальнобойному оружию, способному поражать их ряды. Эволюция этих приемов происходила благодаря ряду изобретений. В античную эпоху это была фаланга с сомкнутыми рядами, в Новое время – воинские подразделения, которые прошли муштру на плацу и шли в бой в окружении корпуса офицеров, стремившихся удержать солдат в строю. В современных массовых армиях такими приемами выступают политизированные призывы и способы укрепления морального духа, бюрократические методы позволяют заманивать людей в ловушку военной организации, из которой нет выхода, а также существуют формирования, специализирующиеся на принудительных мерах, наподобие военной полиции, задача которой состоит в том, чтобы не дать солдатам убежать. Работу Джона Кигана «Лицо войны» можно интерпретировать именно как сравнение таких методов на протяжении нескольких исторических периодов (см. [Keegan 1976], а также [Мак-Нил 2008; McNeill 1995]).

Военная организация дает самую простую возможность отследить социальные приемы, позволяющие преодолевать нашу биологическую склонность к ненасилию. Но существуют и другие сферы насилия, где развивались подобные приемы – в качестве примеров можно привести эволюцию дуэлей, боевых искусств и других школ единоборств, а также стандартного коллективного поведения спортивных болельщиков. Скажем, возникновение футбольных хулиганов в Великобритании ХX века можно рассматривать именно в качестве такой эволюции приемов: сначала фанаты участвовали в постановочном возбуждении спортивных состязаний, а затем произошло отделение этого возбуждения от собственно игры, в результате чего элита профессионалов смогла активировать собственную форму «беспорядков по первому требованию». К рассмотрению этих тем мы обратимся в последующих главах.

Устаревшее использование слова «эволюционный» в смысле прогресса не слишком согласуется с исторической моделью насилия – если таковая и существует, то она заключается в том, что способность к насилию возрастала вместе с увеличением масштабов социальной организации. Насилие не является чем-то первозданным, но и цивилизация его не усмиряет – гораздо ближе к истине обратное утверждение. Однако здесь в техническом смысле приобретает актуальность один из аспектов эволюционной теории – и выводы его неутешительны. Используя терминологию Норберта Элиаса, искомая модель может представлять собой не только «процесс цивилизации», но и в равной степени «процесс децивилизации»22. Не разделяя увлечения понятийным аппаратом эволюционной теории, я в большей степени склоняюсь к рассмотрению цепочек исторических событий с точки зрения веберовской теории многомерных изменений в социальной организации власти (наиболее всеобъемлющие разработки в этом направлении принадлежат Майклу Манну [Манн 2020а; Mann 2020b; Манн 2022]. Технические приемы осуществления насилия всегда должны соответствовать задаче преодоления конфронтационной напряженности/страха, и сколь бы масштабными ни были упомянутые выше организации на макро- и мезоуровне, их эффективность всегда проверяется на микроуровне. Эволюционная точка зрения в данном случае прежде всего выступает для нас напоминанием о чрезвычайно длительной перспективе. Проблема, которую стремилось разрешить развитие социальных техник, была создана именно нашими биологическими системными настройками – тем обстоятельством, что мы испытываем слишком сильные эмоциональные затруднения при столкновении с насилием лицом к лицу. Но к счастью для человеческого благоденствия, эта проблема в значительной степени по-прежнему сопротивляется решению.