В настоящий момент эволюционная теория отвергается значительными сегментами интеллектуального мира – отчасти из‑за ее очевидной невосприимчивости к культурным и интеракционным моделям, а отчасти из‑за старинного интеллектуального антагонизма между интерпретативным и позитивистским подходами, между Geisteswissenschaft и Naturwissenschaft [науками о духе и науками о природе, нем.]. Моими интеллектуальными союзниками в значительной степени являются сторонники интерпретативного подхода, но все же хотелось бы ступить на эволюционистскую почву, высказав предположение, что эволюционная психология совершила две серьезные ошибки, исходя из своих же представлений.

Первая ошибка относится к вопросу о том, что именно эволюционировало генетически. Согласно утверждению сегодняшней эволюционной ортодоксии, в результате своей эволюции люди превратились в распространителей эгоистичных генов, а у мужчин развивался биологический аппарат агрессивности, направленный на распространение собственных генов с целью сделать их предпочтительными в сравнении с генами некоторых других мужчин. Я даю совершенно иную интерпретацию того, что именно является основным эволюционным наследием на биологическом уровне. Как уже утверждалось в другой моей работе в контексте объяснения человеческой эротической чувственности [Collins 2004: 227–228], человеческая эволюция происходила таким образом, что у людей появилась особенно высокая чувствительность к сигналам микровзаимодействий, которые подаются другими людьми. Мы генетически предрасположены к тому, чтобы оказываться во взаимном фокусе интерсубъективного внимания и в общих ритмах передавать эмоции от одного организма к другому. Данная особенность является сформированной в процессе эволюции биологической предрасположенностью: для нас характерна ситуационная поглощенность сиюминутными нюансами нервной и эндокринной систем друг друга, в результате чего у нас появляется склонность к формированию ритуалов взаимодействия, а следовательно, и к поддержанию солидарности, когда мы встречаемся лицом к лицу. Все это выходит за пределы банального утверждения о том, что в ходе эволюции у человека появились большой мозг и способность усваивать культуру. Результатом человеческой эволюции стала наша эмоциональная гипернастройка друг на друга, а стало быть, мы исключительно восприимчивы к механизмам ситуаций взаимодействия.

Таким образом, эволюция человеческого эготизма имеет далеко не первостепенное значение – он возникает лишь в особых обстоятельствах, причем по большей части на довольно позднем этапе истории человечества (см. [Collins 2004], гл. 9 «Индивидуализм и обращенность к внутреннему миру как порождения социума»). Все это оказывает прямое воздействие на совершаемое людьми насилие, хотя и совершенно противоположное основаниям эволюционной психологии. К нашим «системным настройкам» относится стремление к вовлеченности и солидарности при взаимодействии – в силу этого обстоятельства насилие и является столь затруднительным делом. Как будет более подробно показано ниже, конфронтационная напряженность и страх представляют собой не просто эгоистичное опасение человека, что его телу будет нанесен ущерб, – эта напряженность прямо противоречит склонности к захваченности эмоциями друг друга, когда присутствует общий фокус внимания. На физиологическом уровне наша эволюция привела к тому, что необходимость вступать в бой наталкивается на значительные интеракционные препятствия – так происходит благодаря тому способу, каким наши неврологические настройки заставляют нас действовать в непосредственном присутствии других людей. Конфронтационная напряженность/страх является той эволюционной ценой, которую мы платим за цивилизацию.