Наши за границей. Под южными небесами Николай Лейкин
© А. С. Степанова, комментарии, 2024
© Оформление ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
© Издательство Азбука®
I
Стояла теплая ясная осень, но по ночам температура воздуха значительно понижалась. Каштановые деревья и белые акации на парижских бульварах давно уже пожелтели и обсыпали тротуары желтым скоробившимся листом. Стоял конец сентября по новому стилю. Был девятый час утра. Каретка общества «Урбен» с кучером в белой лакированной шляпе, выехав из улицы Ришелье в Париже, давно уже тащилась к самому отдаленному от парижского центра железнодорожному вокзалу – к вокзалу Орлеанской железной дороги. Рядом с кучером стоял большой дорожный сундук, залепленный самыми разнообразными цветными бумажными ярлыками с надписями городов и гостиниц. В каретке среди саквояжей, баульчиков, картонок со шляпами и связки с двумя подушками, завернутыми в пледы, сидели русские путешественники супруги Николай Иванович и Глафира Семеновна Ивановы. Николай Иванович курил, выпуская изо рта густые струи дыма. Глафира Семеновна морщилась и попрекала мужа.
– На минуту не можешь обойтись без соски, – говорила она и кашлянула. – Учись у французов. Они курят только после еды, а ведь ты как засосешь спозаранку, да так до ночи и тянешь. Все глаза мне задымил… И в нос, и в рот… Брось…
– Да уж докурил. Две-три затяжки только… – спокойно отвечал муж.
– Брось, тебе говорят! Ты видишь, мне першит!
Она вырвала из руки мужа папироску и выкинула за окно кареты.
Карета переехала уже два моста и тащилась по набережной.
– Удивительное дело: сколько раз мы ездили за границу и ни разу не были в Биаррице, – сказал супруг после некоторого молчания.
– Да ведь ты же… – опять набросилась на него Глафира Семеновна. – Всякий раз я говорила тебе, что у меня ревматизм в плече и коленке, что мне нужны морские купанья, но ты не внимаешь. Еще когда мы были на последней Парижской выставке, я у тебя просилась съездить покупаться в Трувиль…
– В первый раз слышу.
– Ты все в первый раз слышишь, что до жены касается. У тебя уши уж так устроены. А между тем в Париже на выставке я даже купила себе тогда купальный костюм.
– Ты купила себе, насколько мне помнится, красную шерстяную фуфайку и красные панталоны.
– Так ведь это-то купальный костюм и был. И так зря, ни за что тогда съела у меня в Петербурге моль этот костюм.
– Ну, матушка, если в таком костюме, какой ты купила тогда в Париже, купаться даме при всей публике, то мое почтение! Совсем на акробатический манер…
– Молчите. Что вы понимаете!
– Понимаю, что срам…
– Но если это принято и дамы купаются в костюмах, которые еще срамнее, так неужели же мне отставать? В чужой монастырь с своим уставом не ходят. Впрочем, ведь на купальные костюмы мода, как и на все другое. И я, как приеду в Биарриц, сейчас же куплю себе там самый модный купальный костюм.
– Только уж, прошу тебя, поскромнее.
– Не ваше дело. Какой в моде, такой и куплю.
– Декольты-то этой самой поменьше.
– Мне нечего утаивать. У меня все хорошо, все в порядке. А если так принято…
– Но ведь ты дама хорошего купеческого круга, а не какая-нибудь, с позволения сказать…
– Если есть чем похвастать, то отчего же не похвастать и даме из хорошего купеческого круга? Ведь если бы дама тайком от мужа, а тут… Решительно ничего не вижу предосудительного. Но главное, на морских купаньях это принято, – закончила Глафира Семеновна тоном, не допускающим возражения, и умолкла.
Умолк и Николай Иванович. Он видел, что жена уж начинает его поддразнивать, и знал по опыту, что чем больше он будет ей возражать, тем сильнее она закусит свои удила и будет его поддразнивать. Это состояние супруги он обыкновенно называл «закусить удила».
Карета подъехала к самому вокзалу Орлеанской железной дороги, закоптелому и грязному на вид, и остановилась у подъезда. К карете подскочили носильщики в синих блузах с нумерами на форменных фуражках и стали вынимать из кареты багаж.
– Директ а Биарриц, – сказал Николай Иванович носильщику, вылезая из кареты с пачкой зонтиков и тростей. – Е шерше вагон авек коридор…[1]
– Вуй, вуй[2]. Непременно вагон первого класса с коридором, в котором была бы уборная, – прибавила, в свою очередь, и Глафира Семеновна тоже на ломаном французском языке и пояснила по-русски: – А то эти французские купе каретками с двумя дверями и без уборной – чистое наказание. Ведь более полусуток ехать. Ни поправиться, ни рук вымыть, ни… – улыбнулась она, не договорив, и, кивнув носильщику, опять перешла на французский язык: – Если будет для нас купе с коридором – получите хорошо за услугу.
Носильщик, захватив из кареты мелкие вещи, пошел в вокзал за тележкой для крупного багажа. Глафира Семеновна, опасаясь за свои новые шляпки в картонках, только что купленные в Париже, побежала, слегка переваливаясь с ноги на ногу, за носильщиком и кричала ему, мешая русские слова с французскими:
– Экуте… Же ву при картонки поосторожнее! Се сон ле шапо… Не опрокидывать их… Ту ба… Ву компрене?[3] – спрашивала она, опередив носильщика.
Но тот, полагая, что его подозревают, чтобы он не скрылся с вещами, указал на свой нумер на фуражке и отвечал по-французски:
– Номер шестьдесят девять, мадам… Будьте покойны.
Супруги Ивановы, как и все русские за границей, приехали к поезду еще задолго до его отправления. Даже билетная касса была еще заперта. Они были на вокзале первыми пассажирами. Глафира Семеновна, как всегда, и за это набросилась на мужа.
– Ну вот, целый час ждать поезда. Даже билеты купить нельзя. Ходи и слоняйся, пока откроют кассу. А все ты! – восклицала она. – «Скорей, Глаша! Торопись, Глаша! Не копайся, Глаша!»
– Так что за беда, что рано приехали? – отвечал муж. – Опоздать неприятно, а приехать раньше отлично. Хорошие места себе займем в вагоне с коридором. Ты знаешь, места-то в вагоне с уборной берут чуть не штурмом. Наконец, взявши билеты, пока не впускают еще в поезд, можно пройти в ресторан.
– Нет, насчет ресторана-то ты уж оставь. Кофе мы пили в гостинице, а глотать вино с раннего утра я тебе не позволю.
– Не пить сейчас, но захватить с собой в вагон бутылочку не мешает. Ведь это поезд-экспресс… Летит, как молния… Нигде на станциях не останавливается. Начнется жажда…
– Вздор. С нами пойдет ресторан в поезде.
– Какой же на французских железных дорогах ресторан! Ведь это не неметчина с поездом гармониями.
Носильщик между тем, уложив весь ручной багаж супругов на тележку, тыкал пальцем в тюк с подушками, высовывающимися из пледов, и, улыбаясь, спрашивал:
– Les russes?
– Рюсс, рюсс… – кивнула ему Глафира Семеновна, тоже улыбнувшись, и сказала мужу: – По подушкам узнал.
– Brave nation![4] – похвалил носильщик русских и прищелкнул языком.
Кассир отворил кассу, и Николай Иванович бросился к его окошечку за билетом.
II
Не прошло и десяти минут, как супруги Ивановы сидели уже в купе вагона первого класса с коридором и уборной – единственном вагоне с коридором во всем поезде.
– Отвоевали себе местечки в удобном вагончике! – радостно и торжественно говорила Глафира Семеновна, располагаясь в купе с своими вещами.
– Да хорошо еще, что такой вагон в поезде-то нашелся, а то иногда во французских поездах с коридором-то и не бывает, – тоже торжествующе отвечал Николай Иванович и на радостях дал носильщику целый франк. – На, получай и моли Бога о здравии раба божьего Николая, – сказал он ему по-русски, но, ощупав в кармане медяки, сунул носильщику и их, прибавив: – Вот тебе и еще ребятишкам на молочишко три французские пятака. С Богом… Мерси… – приветливо махнул он ему рукой.
– Bon voyage, monsieur…[5] – раскланялся с ним носильщик, улыбаясь во всю ширину своего рта по поводу такой особенной щедрости.
Мадам Иванова была так рада удачному занятию мест, что даже перестала придираться к мужу, но, не особенно доверяя себе в том, что вагон их с уборной, тотчас же пошла убедиться в этом.
– Всё в порядке… – любезно подмигнула она мужу. – Раскладывай поскорей вещи-то по сиденьям.
Николай Иванович стал раскладывать вещи.
– Почти еще полчаса до отхода поезда, – говорил он, взглянув на станционные часы. – За что люблю французов? За то, что у них на конечных пунктах, как и у нас в России, заранее в вагоны забираться можно. Ведь вот поезду еще полчаса стоять, а мы уж сидим. Можно и в окошечко посмотреть, публику покритиковать, водицы содовой выпить, газетку купить. Одним словом, без спешки, с прохладцей… А ну-ка, попробуй это в Берлине! Там на станции Фридрихштрассе примчится не ведь откуда поезд и трех минут не стоит. Все бросаются в поезд, как на пожар… вагоны берут чуть не штурмом. Не успеешь даже разглядеть, куда садишься. Носильщик зря бросает в вагон вещи. Некогда пересчитать их. Насилу успеешь сунуть ему никелевые пфенниги за труды – фю-ю-ю, и помчался поезд. А здесь куда проще. Нет, французы нам куда ближе немцев!..
Николай Иванович выглянул в окошко и купил у разносчика газету «Фигаро».
– Зачем ты это? Ведь читать ты не будешь, – заметила ему жена.
– А может быть, кое-что прочту и пойму, – отвечал он. – Во-первых, в «Фигаро» всегда картинка есть. Картинку посмотреть можно. Наконец, о приезжих. Кто из русских в Париж приехал. Это-то уж я всегда понять могу… Да и вообще приятно в путешествии быть с газеткой.
