***

Он идет. План спасения моего черствого сердца от нападения хоккеистов начинается.

Что?

Лучше попасть в психиатрическую клинику к сумасшедшим и смотреть на летающих пони под действиями цветных таблеток, чем вытирать самовлюбленные задницы, ясно?!

– Ханна, что ты делаешь? – за моей спиной звучит голос отца. – И почему все гребаные гномы стоят вокруг этой проклятой ямы, которую ты вырыла… На моем чудесном газоне! – сдерживаюсь, сжимая зубы, чтобы не засмеяться, – Вы опять празднуете день рождения? Или на это раз отмечаете холокост?

– Тш, – шикаю я

– Не припоминаю ни одного хренового гнома с именем Тш.

– Это не имя, а минута молчания, папочка. Мы прощаемся с Боуи, – склонив голову, я тяжело вздыхаю и наиграно вытираю несуществующую слезинку со щеки.

Между прочим, Боуи действительно был моим любимчиком. Розовая забавная шапочка и пурпурный, в стиле «Гавайи», комбинезон. Я купила его за несколько долларов, когда мне было десять.

– Ханна…

– ТШ! – выставляю указательный палец за спину. – Прощальная речь, потом можем ехать на твою дурацкую тренировку.

– Это всего лишь садовый гно…

– Нет! Не смей так говорить о Боуи! – мой голос звучит, как крик разбитой героини драмы. – Никуда не пойду, пока ты не скажешь, что любил его и он был тебе очень дорог.

Шмыгаю носом и прикладываю ладони к земле.

– Черт возьми, Ханна, – резко обернувшись, смотрю на отца убийственным взглядом. – Я не буду делать это!

– Тогда я буду скорбеть здесь, пока не прирасту к земле, – устраиваюсь на траве, поджимая под себя колени.

– Ладно… Хорошо! – он поправляет бейсболку и, тихо откашлявшись, приступает к речи.

– Ты был отличным гномом, Боуи. Прости, что разбил тебя. У меня не было другого выбора.

– Еще скажи, что будешь скучать, – подсказываю я, еле сдерживая смех и прижимая лицо к коленям.

– Нет, Ханна, я не буду скучать. Это дурацкая садовая статуэтка, черт бы ее побрал!

Всхлипываю и падаю набок, протягивая руку к яме.

– ЛАДНО! – кричит он, – Я буду скучать по тебе, чертов гном!

– Боуи, – вою я.

– Чертов Боуи! А теперь идем. Мы уже опаздываем на тренировку.

План по спасению сердца безнадежно провален.

– Так говоришь, как будто я очень переживаю об этом, – поднимаюсь с травы и отряхиваю одежду.

– В машину. Бегом!

– Пожалуй, я поеду на своем мотоцикле.

– Ты не поедешь на этой смертельной вагонетке, Ханна, – рычит он, вынимая ключи из кармана.

– Ладно, – хмыкаю и пожимаю плечами, – тогда возьму лонгборд.

– Ханна Пол Уэндел, – голос отца звучит так, словно он коп, который вот-вот застегнет на моих запястьях наручники и увезет в участок. – Никаких роликов, коньков и велосипедов.

– Лонгборд – это скейт, – продолжаю настаивать я, медленно следуя за ним.

– Плевать я хотел, что это. Немедленно в машину!

Закатываю глаза и пинаю теннисный мяч, который опять принес соседский питбуль Гилберт. Этот пес каждое утро минирует наш газон. Было бы неплохо, если бы отец прямо сейчас наступил в его дерьмо и нам пришлось бы вернуться.

– Опять ехать с черепашьей скоростью и слушать дурацких Бэкстрит Бойс. – недовольно ною я, нащелкивая пальцами ритм одной из их песен.

– Я все слышу, Ханна.

– Вообще-то, на это я и надеялась.

Брайан

– Эй, Брай. Видел сегодняшнее скандальное видео?

– Ты о Карлайл Фитч, у которой не раскрылся парашют? – поворачиваю голову в сторону Фрая, потуже затягивая шнуровку на коньках. – Если да, то я в курсе, что она выжила.

– Да нет же. Какая, к черту, Карла Фитч?

– Карлайл.

– Плевать я хотел на нее и ее нераскрытый парашют. Я о дочери нашего тренера.

Приподнимая бровь, я поднимаюсь на ноги и прыгаю по прорезиненному настилу.