…Я встал со стула и быстро, все ускоряя шаг, выскочил на улицу… Солнце сияло на весь мир! В кармане у меня трепетала десятка! И я нуждался в утешении! Маршрут нарисовался мгновенно: ресторан ВТО! Утешения там было сколько угодно! И плевать на боли! Жить надо! ЖИТЬ!

…Да надо, но не так как я… На копчике появилась и стала расти лиловая шишка – опухоль. Я спросил у мамы: что это? Она посмотрела, в глазах её мелькнул страх, и, она сказала, что НИЧЕГО! Да, ничего! Потому что, у её любимого сына Саши ничего плохого быть не может! Фиолетовая шишка величиной с куриное яйцо и это – ничего! Я понял, что надо спасаться. Я жестко сказал маме, что если она не положит меня в свою больницу, я пойду в районную. Слово * районная* подействовало магически. (Мать больше всего боялась своих коллег.) На следующий день я лежал в хирургическом отделении. Оперировал меня её друг, сосудистый хирург. Оперировал долго, ответственно и серьезно думал, что понимает, что делает. Когда все это слегка зажило, на месте разреза появилось четыре свища, и повалил гной. Диагноз был поставлен неверно. Хирург удалил здоровую часть копчика, которая в этом не нуждалась, а основное заболевание, эпителиальный копчиковый ход, оставил. Оно и понятно. Больных в таком диком, запущенном состоянии, он еще не видел. Понять, что со мной происходит на самом деле – было невозможно. Ох, как он, бедняга, расстраивался! Страшно смотреть было на него! Бросил курить и опять начал! Не повезло ему со мной! Он был хирург прекрасный! Известный! Но вот я, жертва маразма, и, в результате, страшный удар по самолюбию!

…Через два дня я лежал под ножом доктора Иванова. Ох, как он ругался! Как костерил *всяких там*! (Я думаю и мою матушку тоже.) В больнице я, вместо положенных после этой операции, трех дней, пролежал я два месяца. Иванов вдумчиво изучал мою задницу, громко матерился, и сделал еще шесть надрезов. Вскрывал какие – то таинственные *карманы*…Из которых всякая дрянь вытекала медленно и долго… Наконец, в правой и левой ягодицах обнаружились два гнойных затека. Это они два года горели как раскаленные гвозди, сводя меня с ума. Затеки были столь ужасны и странны, что из института проктологии приехали какие – то две тетки и измеряли их… Один—10 см, другой—12…Тетки ввели в них какие-то палочки и тихо что – то говорили… На меня смотрели с изумлением и сочувствием… (Зачем мама пошла в медицинский институт! У нее был неплохой голос, и она запросто могла бы петь. Ну, например, в хоре театра оперетты…)

…Доктор Иванов сделал все блистательно, но гениальный врач может справиться с самым сложным заболеванием, но против идиотизма бессилен даже он. За два года гнойники разрушили меня ужасно. Остаточные боли сохранились навсегда. Да и жив я остался, как я понимаю, благодаря вмешательству каких – то чудесных сил. Как затеки закапсулировались и находились в таком состоянии столь долгое время – совершенно непостижимо. Гной должен был разбежаться по телу, и исход понятен. Я рассказывал через несколько лет врачам о том, что со мной произошло, но они смотрели на меня как на сумасшедшего и говорили, что ничего подобного быть не может… Никогда! (А вот было, господа! Было!)

Так вот вытекла из меня эта дрянь, и я вышел из больницы полный надежд.

В больницу мама принесла мне письмо из одного ленинградского театра с оповещением, что две мои одноактные пьесы приняты к постановке. Письмо было красивым: белая сверкающая бумага, красно – золотой орнамент, и размашистая подпись известного человека. Приятно, да? Конечно! Но долго радоваться не пришлось. Постановка не состоялась. Мама умерла. Год я ходил как мертвый. Друзья перестали меня понимать… Чем бы это кончилось, не знаю… Случайно, в гостях у приятельницы, я познакомился с Ларисой. Это знакомство спасло меня. Я влюбился и ожил… Лариса переехала ко мне и моя конура превратилась в дом, где живут люди. В хороший, чистый, уютный дом!