Ну что – вторая ошибка. Посерьезней первой. До сих пор не понимаю, как я жив остался. Мне говорили, что я напрасно во всем обвиняю свою маму, что я должен был сам справиться с этой напастью… Взять в районной поликлинике направление в обычную районную больницу, и лечь на операцию… И всё! Но моя мама была врачом! И она была мамой! И она нежно меня любила! И всю мою жизнь тряслась надо мной! Ну как я мог предпринимать какие-то действия самостоятельно? Я ничего не смыслил в медицине и верил ей! И как я мог ей не верить?! Она была зав. отделением,

дружила с известными профессорами-медиками… И она была МАМОЙ! Она не могла ошибиться так дико! Не могла! Я не мог понять, что стал жертвой обычной БЕЗУМНОЙ материнской любви, которая губит массу народу! В самых разных ситуациях! С возрастом я насмотрелся на материнскую любовь… Обычно она бежит в связке с сумасшествием и, если ее не контролировать, может стать величайшим злом! К сожалению! К глубокому сожалению!

Через два месяца у меня в ягодицах появились сильнейшие боли и нестерпимое жжение… Словно какие-то огненные гвозди там вспыхнули.

Внешних проявлений не было никаких. Врачи осматривали меня, но объяснить, откуда, что взялось – не могли. Потом стала гореть точка в позвоночнике. Осмотрели и позвоночник. И естественно ничего не нашли. Долго мы шлялись по врачам, но безрезультатно. Наконец маму осенило! У ее сына Саши, какое-то психическое расстройство! А что же еще? С девушками встречаться перестал. Вино не пьет. Это он то! Что-то пишет, пьесы какие-то. Музыку забросил и целыми днями штудирует инструкции каких – то лекарств! Даже наизусть их знает! Ну, спятил мальчик! Ну, очевидно же!

Я знал, что я не спятил. Если бы спятил, это лучше, это можно лечить. А что делать со странными болями? Что-то страшное, непонятное, сжигающее меня живет во мне, и выловить ЭТО и уничтожить – невозможно! Все это происходило на фоне вдруг бурно начавшегося писательства.

Писал я, несмотря на боли, очень весело, от смеха катался по кровати. Писания меня умиротворяли. Но влюбиться в свои сочинения мне не удалось. Я совершенно не понимал, что я такое пишу. Хорошо это или плохо.

В литературных частях театров мои пьесы осторожно хвалили, но показывать их худсовету не решались, почему – то боялись увольнения.* Чертовня какая-то, – думал я… Что происходит? Ведь это совершенно безобидные вещи! Чего они боятся?* Я тогда не знал, что безобидно для театра, только эскимо на палочке. Все остальное: шоколадное, ореховое, крем – брюле, земляничное и клубничное – сомнительно! Очень СОМНИТЕЛЬНО!

Мама предложила разослать пьесы всем известным драматургам. Но это ничем интересным для меня не обернулось. Все меня прочитали, все пригласили в гости, напоили чаем, пытались напечатать, но даже у них ничего не получилось. Я стал думать, что действительно схожу с ума. Что я такого написал, что от моих пьес шарахаются как от бешеной собаки? Я впал в депрессию… Воспользовавшись таким моим состоянием, мама уговорила меня сходить к знакомым психиатрам. Она говорила, что эти люди гении и могут помочь. Я безвольно согласился. Пришли. Передо мной сидели два профессора. Маленький плотный мужчина лет 60, с серебряными волосами, зачесанными назад. И старуха лет 85…Веселая, дерганая… Мужчина имел глаза удивительной конструкции: щелочки, шрамчики, а не глаза… Через них он видел и понимал всех, его понять не мог никто. Глаз не видно – как понять? Гений непроницаемости! Однако улыбка фальшивая. Мать его называла Петей. Старуха – профессор, подскакивая на стуле, слушала их разговор и вдруг, без всякой причины, весело рассмеялась, вернее заржала… И, представьте себе – как лошадь! Рот её широко раскрылся и оказалось, что зубов в нем нет совершенно! Только торчит один огромный, желтый, кривой клык! Меня словно током ударило! Шкурой почувствовал! Эти двое, мать их, они же оба сумасшедшие! А старуха еще и ведьма! Отсмеявшись, она подмигнула маме, и ласково предложила мне у них ПОЛЕЖАТЬ! Оснований *лежать* не было. Я знал. Просто она хотела угодить моей матери как подружка подружке! Вот такие профессора!