Так вот! Сорок лет назад, когда я был очень молод (25!) Ледяные прогулки были самым любимым моим развлечением. Мороз, 23- 24! Иду с парой бутылок портвейна в карманах, и наслаждаюсь небом, морозом и Москвой! Какая она была тогда! Удивительная, прекрасная! Широкие проспекты, чистота… Ну что, а сейчас другая? Нет, та же… И совсем не та! Проспекты и улицы уже не кажутся ни красивыми, ни родными и приветливыми. Медленно катятся по ним, совершенно их убивая, заслоняя, железный вал грязных, вонючих машин. Без конца и без края. Ну что говорить, моей Москвы больше нет! А тогда – четыре, пять часов, румяный и слегка опьяневший от вина, молодости, мороза и всяких, вполне осуществимых мечтаний, ходил я по Москве, и остро чувствовал, что такое Родина! А теперь не чувствую. Ничего не чувствую. На душе пусто. Иногда она наполняется раздражением, отчаянием… Но радостью – никогда! Молодость ушла? Да, ушла. Но не только в этом дело. Из Москвы ушёл какой-то Добрый Дух… И на смену пришли Плохой Запах, Боль и Пустота… Всё!

…Сегодня я попытался, что называется, вспомнить молодость, пережить то, что было у меня когда-то в избытке. Хоть каплю! Зачем? Это глупо, но это нужно. А вдруг диабет раздавит меня, распластает на кровати, лишив радости движения, и тогда я не прощу себе, что не использовал последней возможности пройтись по городу, в котором когда-то был так счастлив. Впрочем, элементарная комбинация таблеток, и прощайте сожаления!

…Дошёл до МХАТа им. Горького. Его ещё зовут Доронинским. Была тут история! Мирового значения!

…35 лет тому назад, я, начинающий драматург, ждал у служебного входа очень известного режиссёра, Глеба Марчука- Ковшова. Он прочитал мою пьесу, и пригласил для разговора. Причём, разговор должен был состояться во время перехода Марчука из одного театра в другой. С репетиции на репетицию. Марчук был нарасхват. Человеком, действительно, занятым до последнего предела. И на предложение его я нисколько не обиделся. Я просто был одним из многих. Целый рой начинающих драматургов домогались внимания Марчука. И безуспешно. Но мне повезло.

Жду! Лето! Хорошо! Всем, но не мне! Два года сжигает меня постоянная боль в ногах и спине. Откуда? Почему? Врачи определить не могут. Я готовлюсь к смерти, но писать и общаться с режиссёрами не прекращаю. Всё-таки отвлекает как-то…

Жду! Выходит, наконец, Марчук. С ним идёт какой-то высокий, седой, серый человек в тюбетейке, и с раздвоенной бородой до пупа. Кто это – не знаю. Марчук делает мне знак: мол, иди за нами. Иду. Они идут медленно. И я иду медленно. Они идут долго. И я иду долго. Но очень долго – не могу… Боль! Нервы на пределе, и ярость вспыхивает во мне… Я на всю улицу начинаю истерически вопить, что-то самому мне не очень понятное:

– Там!!! В этом театре! И в другом, будете указывать, кому куда ходить!!! А я не собираюсь за вами ползти как червяк!

И ещё что-то… Марчук, человек очень эмоциональный, пришёл в такое изумление, что я больше никогда не видел подобного изумления. И юмор, и предельное изумление вспыхнули в глазах этого крохотного, изящного человека. Он ни в чём не был виноват! Он был всегда предельно вежлив и деликатен со мной! Он не мог бросить своего солидного, экзотического спутника, и переключиться на меня! Это было невозможно! Я должен был это понять и пережить… Но у меня не было сил это понять и пережить… Выкрикнув массу глупостей и сразу забыв о Марчуке я пошел в магазин *Армения* надеясь купить пару подков суджука и лиловую бастурму… Через 30 лет Марчук неожиданно позвонил мне и странно-робко спросил меня, я тот Саша Староторжский или не тот… Может быть однофамилец… Он не мог поверить, что я способен был выжить в перестроечной мясорубке… Видимо недавно, в интернете, ему попалась одна из моих пьес, там был мой номер телефона и он позвонил… Я подумал, что он хотел ее поставить… Я был взволнован… И очень… А его интересовало: тот я Саша или не тот… Он знал, какое впечатление произведет на меня его звонок, какие головокружительные мечтания у меня зародятся, но ему это было безразлично. Его интересовало, тот это Саша, который орал на него посреди улицы или не тот. Драматурги вряд ли орали на него когда-нибудь… Да еще так яростно и публично…