Сидит дедушка, дремлет, и кот при ём сказку зимнюю поет-урчит. Спрашиваю: «Кой тебе годок, дедушка?» – «А сотый даве минул, за сто мне…» – «А как же это ты, дедушка, зубов да волос не растерял?» – «А я это, внучек, свои зубы с садом садил, а волос с полем сеял. И столько это я на веку своем дерев насажал да хлебов насеял, что и грех мне лысым да беззубым ходить…»


Заболел, сразу не в себе стал. Ничего, что есть, не вижу, а все свое придумываю: что в тепле-то я, и при семье-то я, и так коло меня домашние ходят да всякое мое слово ловят. А поправился – нары да воздух под топор.


Письма получать с подарками люблю… Все думаешь: есть еще где-то люди мирные, жизнь светлая…


Завтра, братцы, иду я туды на базар, для своей семьи гостинцами разживаться. Куплю жене кожух белый, веселыми шерстями шитый, а девчонке игрушку утку видел до того хорошую – и нос алый, и пищит, сам бы занялся.


Я семью свою повсегда помню, во сне вижу, на отдыхе тоскою сохну, в самом бою осиротить жалею.

Есть и книжка, и бумажка,
Есть чернила и перо,
Да грамоте не учили,
Пропадай, мое добро…
За плечами сума сера,
На башке фуражка,
За лесами деревенька,
Там моя милашка…

Я так его жалел, лежу в казарме, а думка к нему летит: что с ним да как живет-растет… А письма наши, известное дело, чего не надобно никому, то и написано… Одно слово: «До земли поклон низкий»… Правильно, что до сырой земли… Читал я, читал да и дочитался только на третьи сутки, что Мишутка долго жить приказал… После поклонов-то низких да еще кланялись…


Сон – одна радость… Как не спишь, так не живешь… Во сне дом увидишь, со всеми по-людски поговоришь… Я теперь о чем молюсь, как лоб-то перед ночью крещу?.. Молитвы отчитаю по положению, а потом: подай, Господи, сон про дом… Кабы не сны, и того тяжче стало бы…


Сгорела изба моя, и амбар, и скотинка: коровка да две овцы заводские. Остался я гол и наг и только тем не угодник божий, что семейства у меня семеро ребят, да мамаша слепая, да жена на сносях. А насчет мытарств, так хоть и святому великомученику впору…


Что вернусь – долго дома не заживусь, на каторгу живо угожу… Женка пишет: купец наш до того обижает – просто жить невозможно. Я так решил: мы за себя не заступники были, с нами, бывало, что хошь, то и делай. А теперь повыучились. Я каждый день под смертью хожу, да чтобы моей бабе крупы не дали, да на грех… Коль теперь попустить будет – опять на войну что отару погонят… Нет, я так решил: вернусь и нож Онуфрию в брюхо… Выучены, не страшно… Думаю, что и казнить не станут, а и станут, так всех устанут…

Ты лети, лети, газета,
Во деревню бедную,
Расскажи родне, газета,
Про войну победную.
Чтобы знали нашу долю,
Про сынов бы ведали,
Чтоб воину дали волю,
А в обиду б не дали…

VIII

Что о войне думали

Восходи-восходи, солнце ясное.
Восходи-восходи по поднебесью,
Кровь-войну пригрей, повысуши,
Солдатскую долюшку повыслушай.
Как и день идешь, как и ночь бредешь,
Как ни дня не видать, ни звездочек,
Как нету ни роденки, ни женушки,
Ни родителей и ни детушек,
А как всем людям здесь судьба одна,
Как судьба одна, смерть – страшна война.

Об одном жалко солдата, что у него голова на плечах… Эх, кабы да только руки-ноги, воевал бы беспечально, царю славу добывал.


Любил я деньги и добро всякое прежде. Все не то что свое считал, а хорошо и папашино знал, и наследства ожидал с мечтанием. Одежду на войну дали, все аккуратненько справил, берег и сапоги, и мелочь разную. А попал я сюда да продырявился на первый месяц, и отпал я от вещей раз и навсегда, словно с войной-то никому вещи не по росту. Выросли мы больно, души так и той не хватает.