Глава III. Ледяной душ.

Вскоре Кощей начал проявлять невнимание и даже жестокость, потому что начался период «ледяного душа» и это был первый тест, насколько я готова к дальнейшим истязаниям, достаточно ли я привязалась к нему, чтобы распространить безграничную власть надо мной. Это совпало с переездом в наше первое совместное жилище, жуткое малосемейное общежитие. Он стал отдаляться, мало разговаривал со мной, беспричинно злился на меня, у нас даже реже случался секс. Я недоумевала, почему я так быстро утратила привлекательность для него, даже подозревала, что у него завелась пассия. Доходило до того, что он грубо толкал меня, когда мы ложились спать: «Двигайся на свою половину», демаркационной линией служила борозда на раскладном диване между двумя его половинками. Иногда я приходила с работы и заставала его дома, он тут же собирался и не объясняя ничего, быстро уходил и не приходил ночевать. Он тогда часто не приходил ночевать, телефонов не было, я ждала его с ужином, прислушивалась к шагам в коридоре, в половине двенадцатого у меня ещё теплилась надежда, в двенадцать я уже начинала реветь от безысходности. С утра на работе я за микроскопом давилась слезами, ждала звонка. Примерно к обеду меня звали к телефону, он начинал мне объяснять, что засиделся на работе, а потом не мог уехать, и ему пришлось на последнем троллейбусе ехать к родителям, его родители жили возле троллейбусного депо. Однажды он припёрся на работу с другом, весь в герпесе, что-то частил мне в своё оправдание типа: «Я не знаю, откуда вообще взялась эта вторая бутылка пива», друг стоял рядом и безудержно хохотал. Целых четыре года после свадьбы у него дом был у родителей, там в его комнатушке, длинной и узкой как кишка, заваленной книгами и заставленной мебелью была у него берлога. Там он мог беспрепятственно курить с открытой форточкой. Разорвать эту связь с «домом» казалось невозможным. Сейчас происходит то же самое, Кощей словно вернулся в давнишнюю молодость, теперь другая готова терпеть его периодические неприходы, именно поэтому выселение из нашей квартиры было для него очень болезненным, и я как последняя садистка, которая знает все его слабые места, безжалостно причинила ему боль. Часто он не разговаривал со мной, от моих рассказов о работе, родственниках и друзьях он грубо отмахивался, говорил, что ему неинтересно слушать про всяких дебилов, и так потом было всегда. Хотя некоторые истории из моего детства его заинтересовывали, он смеялся и хвалил, советовал записывать. Он страшно не любил, когда я жаловалась на мать, говорил, что мне следует подать на неё в суд, а я хотела сочувствия. Потом они с моей матерью даже дружили против меня. В его лице я получила продолжение моей матери, злого полицая, он инстинктивно чувствовал, что они с моей матерью похожи в том, что им доставляет удовольствие «воспитывать» меня, мне кажется, что он даже видел в этом какую-то высокую миссию обращения заблудшей.

Примерно со второго года знакомства с Кощеем во мне начала расти тревога, я хотела замуж, но понимала, что предложения добровольного не будет. На меня наседала моя придурошная мать, которую заводили не менее придурошные родственники. Жить с парнем без печати по их деревенским понятиям было крайне неприлично. Однажды нарисовалась материна сестра, стала мне говорить, что ты мать скоро доведёшь окончательно, она и так уже еле терпит твоё поведение. Тогда ещё материны манипуляции здоровьем и жизнью на меня имели некоторое воздействие. Тут я уже решилась на штурм, устроила Кощею скандал с ультиматумами, после долгих пререканий кое-как договорились о том, что завтра же пойдём подавать заявление в ЗАГС. Утром я спросила Кощея, во сколько встречаемся, на что получила ответ, а зачем мы с тобой встречаемся. Я сказала, ну как же, мы же договорились вчера. Он сказал, что ни о чем со мной не договаривался и продолжил спать. Я бежала на остановку и плакала навзрыд, на работе опять давилась слезами. К концу рабочего дня он заявился с улыбкой, как ни в чем ни бывало, ты меня прости, я что-то спросонья не то сказал. Мы шли в ЗАГС и у меня рот расплывался в улыбке от счастья. Весь месяц перед «свадьбой» меня одолевали тревожные мысли, радость от победы улетучилась уже на другой день. И не с кем мне было поделиться своей тревогой, потому что мы решили держать свою предстоящую женитьбу в тайне от всех, только родителям сообщили. Мать моя разобиделась, что ей не нужно приезжать на регистрацию и как обычно, наказала меня деньгами. Мне не на что было купить наряд, а я так хотела нарядиться как-то по-особенному. До последнего я ждала, что она пришлёт денег, но чуда не произошло. Зарплату я получила за пару дней до регистрации, побежала в магазин тканей. Я хотела нарядиться в стиле 60-х, когда-то я видела свадебные фотографии родителей своей подруги и мне очень понравилось короткое А-образное платье без рукавов с короткой фатой и туфлями на толстом каблуке. Туфли я купила с предыдущей зарплаты. Также я присмотрела сетчатые короткие перчатки и белые колготки в сетку. У меня не было швейной машинки, поэтому сама я сшить платье не могла, я спросила свою подругу, не может ли ее портниха сшить мне платье за два дня, та, естественно, отказалась. Делать было нечего, я решила соорудить наряд из того, что было. У меня было единственное выходное платье в пол: чёрный трикотажный низ, заказанный в ателье и черно-белый верх, связанный крючком. Но мною была допущена технологическая ошибка, я цветочки сшивала между собой иголкой и ниткой, и поэтому швы разъезжались от тяжести подола. Поэтому пришлось срочно перевязывать верх. Я сидела до двух часов ночи перед регистрацией и довязывала. Кощей возмущался, говорил, бросай, ложись спать, но я не могла бросить. Вечер у меня отняли мои двоюродные сестры, которых мне пришлось уважить девичником, потому что им было отказано в присутствии на регистрации. Я же всем хотела угодить и понравится. Я на всю эту родню плюнула уже, наверное, после сорока. Сестры спросили, а в чем ты пойдёшь, я показала недовязанное платье, они стали охать, что в чёрном замуж нельзя, я сказала, что больше ничего нет, они стали говорить, что нужно всё же найти что-то посветлее, но я открыла шкаф и показала, что ничего нет. Платье я довязала. У Кощея тогда было два костюма: серый и бежевый, который мне очень нравился, он носил его с черной рубашкой, я хотела, чтобы он женился в нём, он как раз жил у нас в малосемейке. Кощей долго не перевозил свои вещи, пока я не закатила ему по этому поводу скандал, правда, примерно через месяц я ему эти его вещи собрала и выгнала, потом я ещё много раз его выгоняла, в последний раз это случилось вскоре после рождения старшего сына и тогда он развесил свои рубахи обратно на плечики и сказал, что никуда не пойдёт, а до этого всегда повиновался и даже не без удовольствия. Мать ему дома приготовила серый костюм и белую рубашку с галстуком, но он решил ночевать в малосемейке, иначе бы мы точно опоздали, успеть до двенадцати заехать за мной с одного конца города на другой это была для него тогда непосильная задача. Поэтому он к моему удовольствию пошёл в бежевом костюме и чёрной рубашке. Мы, конечно, же проспали, метнулись бегом на остановку, стали искать такси. На остановке стоял только зелёный Москвич с ветхим дедком в очочках. Договорились о цене, поехали. Дед еле ехал, мы его умоляли ехать быстрее. Приехали в ЗАГС, у дверей дежурила бабушка Кощея в кримпленовом платье и кожаной куртке, она не могла пропустить такое событие и плевать хотела на то, что мы просили никого не приходить. Бабушка начала материться на чем свет стоит из-за нашего опоздания. Но она оказалась очень полезной, во-первых, купила букет, во-вторых, заплатила за две фотографии, потому что у нас денег не было, а фотографы в ЗАГСе драли тогда нещадно. При этом бабушка возмущалась, что такой нищеты тут ещё не видали. Несмотря на то, что регистрация была неторжественной, в предбаннике было полно беременных невест в свадебных платьях с кринолинами, сновали также свидетели в красных лентах наперевес. Ну понятно, что родители сначала рассердились из-за залёта, потом жалко стало дочек, сгоношили на свадьбу как у людей. Кощей начал возмущаться, стал выговаривать сотруднице, разводящей пары по расписанию, а почему они все в свадебных платьях, это же нечестно, и мы на такое не подписывались, вы нам обещали неторжественную регистрацию. Кощей иногда ведёт себя как обманутый ребёнок. Там у них всё подзадержалось, поэтому мы успели. Вошли под Мендельсона, за которого тоже пришлось заплатить, видимо, поэтому и не хватило на фотографии. Бабушка с нами заходить не стала, на наши уговоры запротестовала в своём любимом грубовато-пролетарском стиле: «Ешчо там таких старух не видали!» (у неё был белорусский выговор «ешчо», «вабшче»). Во время церемонии на меня навалились слёзы, но это ничего не значило, я на всех свадьбах плачу. Когда сказали поцеловаться, я почему-то начала отворачиваться. Кощей потом по выходе мне предъявлял, что регистратор подумала, что меня насильно замуж выдают, иначе почему я плакала и отворачивалась. Мое желание осуществилось и начался длинный и мучительный путь сохранения семьи, потому что я как упёртая отличница привыкла работать на результат, и он хоть и очень смутно, но проступал вдали, ну хотя бы до серебряной дотянуть. Нужно было доказать в первую очередь себе и всем этим сукам, матери, родне, что я могу и именно с ним, потому что они все были против него.