Я даже не знаю, как это комментировать. Наш Наполеоныч – он что? С вечера премьеры вообще не снимал с себя венка? Так в нем всюду и появлялся? Нет, оно, конечно, январь 1895 года для Гартевельда – месяц и жатвы лавр, и почивания на оных. Но не до такой же степени! Любить себя в искусстве? Налицо явное головокружение от успехов.

Нетрудно предположить, что в части постановки дебютной оперы Вильгельм Наполеонович серьезно рассчитывал также и на Киев, с которым его так много связывало. И продолжало связывать: в сентябре того же 1895-го в Киеве родился второй сын Гартевельда – Михаил…

После смерти антрепренера киевского оперного театра Иосифа Сетова, с которым Наполеоныч был знаком лично, у штурвала киевской оперы встала его вдова Пальмира Францевна, в прошлом известная цирковая артистка. Формируя новый исполнительский состав, г-жа Сетова отдавала предпочтение вокалистам, прошедшим школу итальянского пения. И для «экзотической» оперы Гартевельда, наверное, то был оптимальный вариант.

Но планы на сезон 1894/95 в театре уже были сверстаны: в начале года здесь с успехом прошла премьера новой оперы Римского-Корсакова «Снегурочка» (композитор лично руководил последними репетициями), а затем труппа замахнулась на сложнейшую задачу – познакомить киевскую публику с творчеством Рихарда Вагнера. Ну а 4 февраля 1896 года после дневного спектакля «Евгений Онегин» театр… сгорел.

По одной версии, пожар начался от зажженной свечи, без присмотра оставленной в гримуборной артиста, исполнявшего партию Онегина. По другой – тот же артист в сцене дуэли выстрелил холостым, а искра – возьми да и попади в тюк с тряпьем за кулисами. От тлеющих тюков огонь вскоре перекинулся в зал, и остановить его было уже невозможно.

Пожарная каланча далеко, телефона в театре не было. Так что пока огнеборцы подъехали, от здания остался один остов. Год спустя журнал «Театр и искусство» с прискорбием писал: «Почти год назад наш любимый городской театр сгорел, оставив по себе добрую память и жалкие обгорелые руины… без оперы нестерпимая тоска». Здесь стоит заметить, что по тем временам подобного рода пожары не редкость. К примеру, только за два года (1889–1891) в Европе и Америке в общей сложности сгорели двадцать два театральных помещения. Были и жертвы, как среди зрителей, так и среди работников театров.

В киевском случае люди при пожаре не пострадали. Но вместе со зданием сгорела и крупнейшая на юге России нотная библиотека. Где, не исключено, могли храниться и какие-то оригиналы авторства и авто-графства Гартевельда. Почему нет? Наш Наполеоныч активно пиарил и, не без прицела, раздаривал образчики своего музыкального творчества, где только можно.

И все же у Гартевельда будет возможность постоять за дирижерским пультом киевского оперного театра, который очень быстро возродится. Что тот Феникс из пепла.

Уже в том же «погорелом» году был объявлен конкурс на проект нового театрального здания, в котором приняли участие более двадцати архитекторов из России, Германии, Франции, Италии. При этом участники представляли свои проекты под псевдонимами, дабы исключить возможность лоббирования.

25 февраля 1897 года жюри объявило результаты. Лучшим был признан проект российского архитектора Виктора Шретера – того самого, что некогда перестраивал фасад Мариинского театра в Санкт-Петербурге. Сооружение нового здания на месте старого театра началось год спустя, продолжалось около трех лет и обошлось в пятьсот тысяч рублей. Причем половину этой суммы внесли сами киевляне в качестве добровольных пожертвований.