Папа схватил меня на руки и отнес в дом. Мама осторожно промыла прищемлённый палец и приложила к нему широкий лист подорожника. И когда она только успела убрать с листа все крупные прожилки, чтобы те не давили на ранку!?

Перебинтованный палец жутко распух, болел и пульсировал. Я никак не могла успокоиться и все продолжала плакать. Мама отвела меня в детскую комнату, приложилась со мной рядышком на диване:

– Ну, хочешь, я подую тебе на пальчик, чтобы легче стало?

– Хочу, – всхлипывая, ответила я.

Мама обняла меня, погладила по голове, подула на больной палец и запела «Подорожник-трава, на душе тревога…»

Я слушала тихий, нежный мамин голос и заснула прямо у неё на руках. Знакомый с детства мотив вызывал у меня всегда ощущения покоя, любви и заботы. Это сейчас, повзрослев, я прослушала песню целиком и теперь знаю, что в ней поется о неразделенной любви. А тогда, будучи малышкой, мне казалось, что это какая-то особенная песня, которая лечит от всех болячек, ссадин и ушибов. Эти строчки из песни я помню еще с тех лет наизусть: «Оглянусь, и мне аукнется соpок тpав и сpеди них та одна тpава-заступница от печалей от моих. Подоpожник-тpава, на душе тpевога…».

Чудодейственная трава подорожника вместе с волшебным маминым голосом вылечивали абсолютно все. Во всяком случае, мне тогда так казалось… Удивительно, как я впитывала именно то, что мне тогда было важно…

– БабОля, бабОля!!! Расскажи что-нибудь из своего детства?

– Ну, ладно… Слушайте.

Расскажу я вам, внучата, как я первый раз замуж ходила.

Мне пять лет было.

Жили мы тогда в Монголии с мамой и папой. Папа мой, ваш прадедушка, был строителем, дай Бог ему долгих лет жизни! Это сейчас он старенький и глухой, и ходить ему трудно, а тогда был молодой, сильный, красивый, на дипломата похожий, а мама моя, прабабка ваша, ему под стать – тоже красавица.

– Баб, баб! Ты начала рассказывать, как замуж ходила.

– Ах, да! Ну вот. Сначала мы в степи безлюдной жили, я одна там и гуляла, и играла. А потом папу моего в посёлок перевели, школу строить и дома. А монголы тогда в юртах жили. Пасли яков. Это быки такие лохматые, завтра днем покажу вам, в альбоме с марками…

– Баб, ну опять ты забыла, что рассказывала. Не отвлекайся, рассказывай, как замуж ходила.

– Так вот. Перевели папу в строительный посёлок. А там много наших советских специалистов жило, и даже детский сад был для их детей. Отдали меня в детский сад. Ничего от детского сада не помню. Только Юрку и Роберта, мальчиков из нашей группы. С Юркой мы дрались все время. Я отчаянная была, если что – сразу в глаз. А Роберт мне очень нравился. Мы с ним играли и в детском саду, и в гости друг к другу ходили.

Ох, ребятки, как мне после двух лет одиночества в степи было с ним, с Робертом, весело. Ни словами не передать, ни пером не описать. Каждый раз, когда мы расставались, я плакала так, как будто мне ногу оторвали. Хотя из-за ноги я, наверное, не так сильно расстроилась бы.

Вот однажды я и заявила маме:

– Всё, не могу больше жить без своего Роберта, выхожу за него замуж и жить к нему пойду, собирай мне вещи!

Не помню, что ответила мне мама. Помню только, как иду я из дома через замерзшее озеро по льду с огромным тюком на санках, а санки эти не едут. Тащу их из последних сил, сопли на кулак наматываю, а мама сзади идет – провожает, но помогать категорически отказывается.

Как оказалась дома, тоже не помню, маленькая была. Врезалась только обида в душу, что свекруха в дом к любимому не пустила. Сказала, что меня спать положить некуда. Пришлось санки разворачивать и обратно домой толкать.