– Садись.

И тотчас отошла от первой парты.

Прошло семь лет, и, как могла заметить Лидия Анатольевна, обстановка на первой парте первого от выхода ряда переменилась. Тоненькая девочка в облаке таких густых и непослушных рыжих волос, что ей столь же негласным, как и, вероятно, дипломату Беляшову, разрешением было дано право не отращивать кос и не урезонивать гребешками свою натуру, с огненными ресницами, вечно прикрывающими ярко-зелёные глаза, – кажется, не вызывала уже усмешки на Таниных губах.

Но, так или иначе, об этом ничтожном происшествии никто никогда не узнал, кроме Лидии Анатольевны, сохранившей зацепку в своём сердце. Если пустяк всплывал в сознании, она только радовалась – отчётливо запомнилось, что Лиля ни малейшего внимания не обратила на минутную заминку однокашницы.

– Я к вам обращаюсь. – Повторила уже мягче Софья Михайловна.

Таня Беляшова медленно поднялась из-за парты. Ссутулившись, она немигающими глазами смотрела на девушку в учительской форме.

– Извините, Софья Михайловна. – Без выражения обратилась она. – Я слушала внимательно, можете проверить.

Эта последняя фраза была уже излишней. С учительницами монастыря не приходилось спорить никому. Софья Михайловна приподняла светлые, но отчётливые брови.

– Плачу и рыдаю. – Весело сказала она, и мгновенно нехороший дух обиды рассеялся.

Заулыбались самые въедливые ученицы, и сама Таня почувствовала облегчение. По кивку учительницы она заняла своё место. Лиля по-прежнему комкала в руке записку. В душе Тани шевельнулась досада – удивительно, она ни в чём не виновата, а вот Лилька, которая, действительно, не слушает про законы, сидит, как ни в чём не бывало. На мгновение страшное искушение посетило Танину душу… поднять руку… но так же мгновенно она вспыхнула от стыда и гордо вздёрнула голову. Больше она не обращала внимания на рыжую соседку.

Та как раз благонравно подняла руку. В правильной и единственно возможной конфигурации – острый локоток опирается на кончики пальцев другой руки, которая плотно покоится на парте, не сминая тетради.

– Что? – Спросила Софья Михайловна. – Хотите уже задать вопрос?

Лиля вывинтилась из-за парты, почти сходящая на нет в талии свободного коричневого платья.

– Софья Михайловна, я подвела свою одноклассницу Крепко. Взяла у неё давеча тетрадку по правоведению и забыла отдать. Можно?..

Девочки так и ахнули – те из них, кто понял, что задумала Каменева.

Софья Михайловна рассеянно отозвалась:

– Можно. Но больше так не делайте.

Лиля вышла из-за парты с общей тетрадкой и, подойдя к столу Киры, положила прямо перед ней. Кира неуловимым жестом сунула тетрадь под парту на колени. Да славятся все покровители проказ и озорства, Софья Михайловна не начала детективного расследования, не прищурилась – будьте любезны, Крепко, предъявить после урока загадочный манускрипт… Экцетера.

– Пометьте, пожалуйста, в своих тетрадях, что для законов любви и жертвы не существует исключения. Диктовать я не буду, вы уже большие и должны уметь вести конспект.

Лиля вернулась за парту и что-то небрежно накорябала в тетрадке. Таня Беляшова сидела и работала с каменным склонённым лицом – она видела, как Лилька сунула под корешок тетради бумажный комочек.

Кира, посмеиваясь, с суровыми глазами строчила в тетради. Выждав момент, когда Софья Михайловна всё же вернулась к столу, чтобы продиктовать сам текст законов, она выудила из-под корешка растрёпанной общей тетрадки преступную наживку. Мимоходом она приоткрыла тетрадь – перед ней замелькали Лилины рисунки и её собственные эпиграммы, подписанные под ними… Нюткины глупости насчёт гаданий… Это была их старая тетрадь, которую они втроём вели с тех пор, как научились писать.