Мне всегда было интересно, догадывался ли Ринпоче о моей связи с предстоящей церемонией. В любом случае тем вечером я взяла свой старенький китайский фонарик и под дождем спустилась вниз по грязной дорожке, ведущей от моего дома к жилищу Ринпоче. Оказавшись на месте, я услышала ритмичные звуки барабанов и колокольчиков. Идя на звук, я нашла темную лестницу в конце коридора и увидела свет, пробивающийся из-под занавески алтарной комнаты. Внутри находилась группа монахов, облаченных в бордовые одежды. Все они сидели вокруг тибетца, который неподвижно лежал на полу с закрытыми глазами. У каждого монаха в левой руке был тибетский колокольчик, а в правой – барабан. Монахи пели, и было видно, что все они пребывали в состоянии глубокой концентрации. Я осторожно села у них за спинами и наслаждалась пением, которое то поднималось, то опускалось, а иногда прерывалось звуками ганлина, колокольчиков и барабанов. Сидя там, на краю их круга, в приглушенном свете я чувствовала глубокую тоску, причину которой никак не могла понять. Что это было – воспоминание или призыв к чему-то новому?

По окончании практики тибетец встал, встряхнулся, а на его лице появилась мягкая улыбка. Он сделал небольшие подношения монахам и ушел. Поднимаясь на холм к своей хижине, я думала о буре и той молодой девушке, которая танцевала и пела здесь днем. Мне казалось, будто она сообщала мне о чем-то новом, что вот-вот должно было появиться в моей жизни. Я знала, что меня звала эта практика. Той ночью я легла спать в свой спальный мешок в цветочек под звуки дождя, бьющего по жестяной крыше моей хижины, и звуки барабанов, отзывающиеся в моем сердце.